Хорошие деньги
Шрифт:
– Остынь, психопат! Поразмышляй о том, как нужно себя вести с нормальными людьми.
Василию было невыносимо горько: за что, ну, за что?! Но он и сейчас не заплакал: не дождутся!
Час, больше ли отсидел, – кто-то царапнулся в дверь.
– Ты как там, Васенька? Не страшно?
Узнал Сашу; в щёлку спросил:
– Тебе хорошо в саду?
– Пло-о-о-хо.
– А мне аж гадко! Тьфу на них на всех!
Он помолчал, сминая и ломая за спиной пальцы. В его жилах вдруг стало закипать, в голове кругами всё сдвинулось и запьянилось туманом:
– Откинь-ка щеколду!
Саша пыжилась – цепко сидела заржавелая железячка, никак не давалась.
– Да
Ударила Саша ножкой табуреточки по щеколде – Василий прыжком, как зверь, выскочил на волю.
– Знаешь чего, Саша? Давай смоемся отсюда вот прямо сейчас. Выйдем за дверь – и-и-и!.. Эх, далеко-далеко, навсегда-навсегда удерём!
И ему летуче, но ослепительно ярко и красиво привиделось, как он скачет на коне, как летит на аэроплане, как вскарабкивается на скалу, как охотится на льва, да мало ли что ещё можно совершать там, на свободе! Какая же начнётся прекрасная жизнь, стоит только вырваться отсюда! Но из глубины его горящей души тянулось тоненькой песней: «К маме хочу! Оказаться бы сейчас дома, обнять бы маму, пожалеть бы моего бедного Буратино! Ну и что, что сидел под замком, зато делал, что хотел, и никто меня не обижал!»
Но песни души своей он не дал зазвучать полным голосом – решительно потянул девочку к главному выходу. Она зацепилась за дверной косяк, заупрямилась, тускнея и пожимаясь.
– Что же ты, Саша? Бежим, бежим! – диковато сверкали глаза Василия, пугая Сашу.
– Нет, нет! Ты что, с ума сошёл?
– Не трусь! Бежим! Скорее! К чёрту их всех!
– Придёт мама, а меня нету. Огорчится, будет плакать. Что я потом скажу ей?
«Мама, мама… домой, домой…» – проклёвывалась песня. Но Василий рванул девочку за руку к двери:
– Пустяки! Дети всё равно когда-нибудь уходят от пап и мам.
– Н-нет, – шепнула она, но с трепещущим сомнением в голоске. – Куда мы побежим? Холода уже какие, снег – посмотри, Вася, за окно: зима ведь уже.
– Сядем в поезд и-и-и!.. Хочешь в Африку? Там вечно тепло и море фруктов. Во заживём! Потом и других ребят из детсада – но только хороших! – переманим туда, и родителям напишем, чтобы приезжали. Ну, что ты?
– Но там львы и крокодилы.
– У меня припасена рогатка. Сварганю лук. Заживё-о-ом! Драпаем?
И, не дожидаясь ответа, он вытянул Сашу в раздевалку; там никого не было, ребятишки с воспитателями – по группам. Мятежное, ослеплённое обидами сердце Василия, казалось, падало и вновь взлетало. Было страшно, жуткостно до дрожи в коленках, но – скорее, скорее из этого унылого дома! Беспорядочно хватал из кабинки вещи, кое-как одевался, не застёгиваясь хорошенько и не зашнуровываясь. Успевал и Саше помогать, шипел:
– Живее ты, копуша!
Подбежали к дверям – ах ты, чёрт: замкнуты на внутренний замок! Василий застонал – до того досада и отчаяние скрутили и сдавили сердце его. Что делать, что же делать? Тупик? Повалился на пол, уткнул голову в ладони. Чуть было не разревелся, да услышал сверху, точно бы с самого неба, тихий голосок Саши:
– Можно ведь окно открыть. Вон там, в конце коридора, я знаю, шатается защёлка.
Вскочил на ноги, облапил свою подружку. Она вспискнула, улыбнулась. А он смутился, зарумянился. Крадучись, на цыпочках пошли по коридору. Вдруг кто-то вышел из игровой комнаты – беглецы метнулись за кабинки, притиснулись к полу.
– Да где же эти поросята? – услышали Риту Николаевну.
Наконец, дверь захлопнулась. Василий, напыживаясь так, что ломило в скулах и, казалось ему, вылезали из орбит глаза, отодвинул перезакрашенные в десять слоёв защёлки на рамах и распахнул окно – прекрасный, сказочный студёный ветер бросился в его жаркое лицо. Оба тихонечко засмеялись. Он затянул Сашу на подоконник, и они вместе, взявшись за руки, выпрыгнули на улицу и во весь дух побежали.
Вырваться вырвались на волю, добежать добежали до железнодорожной станции, да поезда им никто не приготовил. Долго и маетно бродили они, страшась, что поймают их и вернут в детский сад, возле приземистого, горбатенького крышей ядовито-зелёного зданьица станции, которая почему-то была заперта на замок. Где обогреться, присесть? Людей не видно, лишь вымазанные углём и мазутом двое мужиков однообразно, с хмурой молчаливостью сцепляли и отсоединяли вагоны. Подымая гигантские крыластые вихри, проносились по великой восточно-сибирской магистрали бескрайние составы; пассажирские и скорые поезда не останавливались отчего-то, с весёлым ликующим гулом и свистом пропадали в тусклой дали. Уже знобило. Небо приседало ниже и ниже, тяготимое грязно-серыми вздутыми тучами, – быть, наверное, непогоде, снежной метели. Эх, скорей бы в Африке очутиться! Или ещё куда-нибудь угодить, где солнце, многоцветье, веселье. Какая же в Покровке скучная жизнь! Кто её такую придумал и для чего? Но всё же Василий улавливал в своём остывающем и прозревающем сердце и иного рода желания – более всего хочется не куда-нибудь далеко отсюда попасть, а хочется – к маме, хочется жить-быть рядышком с ней; а ещё лучше, справедливее – увезти бы и её отсюда в дальние страны, чтобы она там улыбалась, была весела. Пойти домой? Нет, страшно: ругаться мама будет, расстроится, а отец может и ремешком угостить. Уж коли решился бежать, да к тому же девчонку с собой сманил, – отступать нельзя, за слабака прослывёт. А к маме он вернётся, обязательно вернётся, вот только хотя бы одним глазком посмотрит на другую жизнь. Вернётся и – заберёт её с собой! Ах, как было бы славно, если так и получилось бы!
Не дождавшись пассажирского поезда, Василий и Саша намерились уехать в остановившемся на минуту-другую товарняке, однако никак не могли забраться на платформу вагона; даже до нижней ступеньки не дотянуться было им, малышам. Но Василий упрям, изобретателен, ловок. Ему хочется поскорее отсюда уехать, и он уедет во что бы то ни стало. Решено – сделано. Прыг-подпрыг, – и ему удаётся-таки ухватиться за какую-то скобу, подтянуться к ступеньке. Однако внезапно, с хлопаньем и скрежетом, состав содрогнулся и покатился, неумолимо покатился, набирая скорости. Василия занесло беспомощной тряпицей, тукнуло головой о металлический уголок. Он оборвался и улетел под откос.
Больно, обидно, однако снова – ни слезинка, ни морщинки. Подскочил с земли, потёр лоб, отряхнулся, хмуро, как на неприятеля, посмотрел вслед уже громыхавшему по рельсам поезду. Подхватил Сашу за руку, повёл её, куда глаза глядели. Мимо проносились, леденяще обдувая лица, поезда. Стало понятно, что пассажирские и скорые не останавливались на этой захолустной станции. Сумерки захватывали, давили землю. Ветер, которому обрадовались в первые минуты побега, оказался жутко холодным, колющим, жестоким. Саша вся скрючилась и походила на старушку. Где поесть, обогреться, просто приткнуться бы – они решительно не знали.
– Вернёмся, Вася, в сад? – простучала зубками Саша.
– Нет, – кое-как раздвинул он посинелые мёрзлые губы.
В тот скучный дом он не вернётся никогда! И к родителям, к маме – решено бесповоротно! – не пойдёт: ведь затолкнут туда же. Однако куда идти, что делать? Снова тупик? Что ж, если тупик, – так лучше умереть на морозе, сгинуть в ночи! – забурлила душа коченевшего Василия.
Саша не стерпела – заплакала, но сжимала, таила всхлипы, чтобы, по-видимому, не огорчать Василия. Брели в потёмках, уже не видя ясно пути.