Хороший мальчик. Строптивая девочка
Шрифт:
У меня есть один вариант, но он только мой. Мне так хочется крикнуть: «Рожай». Мне хочется молить и упрашивать, но самое дерьмовое, что даже у меня нет гарантии, что это будет самое правильное решение.
— Насть, чтобы ты не решила, я буду рядом. Я приму любой твой поступок. Если ты решишь, что не сможешь его полюбить и всё-таки сделаешь… аборт, то я пойду с тобой. И если надо, буду держать тебя за руку и вместе с тобой оплакивать наши ошибки. Если ты решишь рожать, то я тоже буду рядом, на том расстояние, на котором ты мне позволишь. Я готов
А ещё мы будем любить его, нашего ребёнка. Обязательно будем. Настя будет хорошей мамой, немного нервной, но глубоко в душе она настоящая тигрица, которая до последнего будет защищать своё чадо.
Я дам ему самых лучших в мире бабушку и дедушку, а ещё толпу неадекватных тёть и дядь, и сделаю всё что только смогу, лишь бы они были счастливы.
И Вера. Почему-то мне казалось, что Вера была бы самой адекватной из нас троих, и она научила бы моего ребёнка тому, что мама с папой, конечно, порой бывают странными, но это не должно пугать.
Но всё это мечты и слова, потому что была обратная сторона. Та реальность, в которой мы жили, и в которой мы с Настей оба не знали, что делать и как жить, чтобы не сотворить ещё больший вред.
— Не знаю, я ничего не знаю, — глухо прошептала она. И это были последние слова, которые кто-то из нас осмелился произнести вслух на протяжение долгих часов тишины.
Сначала я ещё держался, устало разглядывая город за стеклом. А потом начало накатывать безнадёга, с каждой потраченной минутой, которая приближала утро и одно из самых паршивейших событий в моей жизни.
Мы не один час сидели в машине, где уже всё давно и безнадёжно пропиталось нашим отчаяньем. Поначалу я ещё пытался придумать выход из ситуации, но как бы я не напрягал свои мозги, у меня ничего не выходило. Смешно. У меня была неделя, чтобы разобраться со всей этой хернёй, но я так и не смог. Теперь же жадно и судорожно хватаюсь за наши последние часы вместе, отравляя и без того убитую надежду.
Так если бы эта ночь не имела конца, то и не было никакой необходимости выпускать Настю из салона и… ждать её жуткого решения.
Иногда она выходила покурить, и я ненавидел эту электронную парилку, но молчал, скрипя зубами. А когда она возвращалась в салон, впускала потоки морозного воздуха, которые слегка разбавляли всю эту горечь между нами. Но легче не становилось. В те моменты, когда она садилась на своё место, мне хотелось завести мотор и, вжав педаль газа до упора, увезти её и себя куда-нибудь далеко-далеко. Где мы могли бы просто быть собой. Где не было никакого прошлого между нами и никаких обид, и мы бы просто могли принять решение, свободное ото всего.
После этих мыслей я особо сильно начинал презирать себя за слабость и малодушие, до конца не понимая, что убивает меня сильнее — желание уехать или решение остаться.
А потом и эти мысли стали слишком невыносимыми. Последние пару часов мы просто молчали, думая каждый о своём. И я не нашёл ничего лучше, чем просто отдаться на откуп
— Так чтобы вместе, несмотря ни на что… — слова почти пятилетней давности предательским эхом проносились в моём сознании.
До дрожи в руках подмывало схватить телефон и начать звонить ему, чтобы потом орать в трубку, повторяя одно и то же. Ты же мне обещал.
Но ведь, так или иначе, всё выходило паршиво. Я предал свою первую любовь, наломал дров, подвёл себя и своего ещё нерождённого ребёнка, причинив столько боли Насте.
Счастье ещё было возможно в этой жизни, где-то в этом городе была моя Вера, которая оказалась в сотни раз мудрее, умнее и лучше меня. Но думать о ней тоже было тяжело, так если бы это было очередным витком предательства по отношению к Соболевой.
— Светает, — бесцветным голосом сообщила она, вырывая меня из спасительных мыслей не о том. Я словно очнулся и непонимающе глянул на неё. Она повторила, всё так же тихо и безэмоционально. — Светает.
Она смотрела сквозь лобовое стекло на восходящее солнце. Оно лениво и не спеша поднималось из-за горизонта, словно давая нам ещё хоть немного времени побыть вдвоём. Была зима, и солнечные лучи лишь слегка проглядывали сквозь свинцовое и тяжёлое небо. Но свет был, был где-то там за облаками в серой мгле, мы его не видели, но знали, он где-то есть. Свет был, а вот надежды нет.
Я коснулся её щеки, заправляя за ухо выбившуюся прядь волос. Она не стала вырываться, лишь затравленно взглянула на меня и попросила одними губами:
— Не надо.
Но я не мог остановиться. Водил ладонью по её лицу, очерчивая брови, веки, нос, губы… Пытаясь навсегда сохранить ощущение их на кончиках собственных пальцев. Когда дошёл до скул, они уже были влажными от её слёз. Она всё-таки заплакала. Надо же, держалась всю ночь, и вот именно сейчас в этот предрассветный час сдалась. Как же неправильно это всё было. Во всех же книгах и фильмах рассвет — это надежда, возрождение, шанс… да всё что угодно, но никак не боль и не… слёзы на её щеках.
Я сам был близок к тому, чтобы разреветься. Горький ком из непережитых чувств и несказанных слов уже стоял у меня в горле. Я прижался своей щекой к её лицу.
— Пожалуйста, — шептал я, не понимая о чём именно молю её.
Не знаю, сколько мы так ещё просидели, время сегодня имело рваный ход. А потом она зашевелилась, пытаясь отстраниться от меня, но я лишь сильнее прижал её к себе. Нет, я ещё не готов.
— Стас, — дрожащим голосом позвала она меня. — Пора.
— Нет!
Она качнула головой и усилила своё сопротивление. А потом не выдержала и закричала.