Хороший парень
Шрифт:
Все, решительно все действовало ему сейчас на нервы: и эта размеренная, до скуки однообразная жизнь (барак, мастерские, столовая... работа, еда, сон...), и непролазная грязь, и дожди... Сделаешь два шага, а потом битый час приходится скрести сапоги, чтобы очистить их от налипшей глины. Повесишь возле печки брезентовый плащ, а он не высыхает до утра. Все одно к одному. Час от часу не легче.
Тоска!.. С недоброй усмешкой вспомнил он, как Чижик, еще когда они сидели в вагоне, сравнивал Казахстан с Клондайком и рассказывал о беркутах, о табунах... Как же,
Но главное даже не это. Главное — Надя...
А стороной, казалось Яшке, проходила настоящая, бурная жизнь. Там люди не довольствовались малым и были счастливы. Строили плотины, воздвигали города. Там, в этом далеком мире, свершались большие дела, тогда как у них — дожди, грязища, тоска...
Было до слез обидно и горько, что так неуклюже сложилась жизнь.
Все свободное время он валялся в сапогах на жесткой койке. Никому, даже Чижику, не рассказывал о своей тоске. Он мрачен? Он сторонится ребят? Нет, Чижику просто показалось...
— Мура... В общем, не обращай внимания, — сказал Яшка Чижику, который на этот раз оказался особенно настойчив. — Как говорится, издержки производства.
— Ты, часом, не заболел? — с тревогой спросил Чижик. — Скажи...
— Заболел! — выпалил Яшка, которому хотелось, чтобы Чижик от него отвязался.
— Тогда на работу не выходи, слышишь? Где у тебя болит?
— Спину ломит, трудно дышать... И вообще... — слабым голосом ответил Яшка, которому в эту минуту и в самом деле показалось, будто он себя отвратительно чувствует. — Хуже быть не может...
— Лежи, лежи... — с беспокойством пробормотал Чижик. — Я тебя своим одеялом укрою. Под двумя тебе теплее будет. Только раньше разденься.
— Ничего.
— Сейчас я тебе порошки дам. От боли. Пирамидон. — Сидя на корточках, Чижик поспешно рылся в чемодане. — У меня есть... Сейчас... Мне мама в дорогу дала. А потом вызовем врача...
— Не надо, — отозвался Яшка. — Это скоро пройдет.
В душе он уже проклинал Чижика за его чрезмерную заботливость. И надо же случиться такому! Отступать было поздно, и Яшка молил бога, чтобы Чижик хотя бы не вздумал вызвать врача.
К восьми часам утра барак совсем опустел.
Койки, заправленные одеялами из серого армейского сукна, мутные окна... Яшке невольно подумалось, что и завтра и послезавтра будут только эти койки и окна и что никуда от них не денешься, как не укрыться в степи от унылого бесконечного дождя, который барабанит по стеклам и сечет по крыше барака.
Яшка долго ворочался с боку на бок, а потом уткнулся лицом в подушку, чтобы ничего не видеть. Ему уже и впрямь казалось, будто он не на шутку болен. Вот стоило ему заболеть, и уже никому нет до него дела. Никто не зайдет его проведать. Кому он нужен такой!
«Ну
Ему особенно было обидно, что до сих пор к нему не пришла Надя. А он надеялся. Ему так хотелось, чтобы она пожалела его!
Прошло не больше часа, а показалось — вечность. Одиночество становилось невыносимым. Яшка чувствовал, что должен хоть с кем-нибудь поговорить. Должен! Иначе не выдержит. Но с кем? Вокруг никого. А в соседнем бараке? Не может быть, чтобы и там никого не было. Конечно, как он сразу об этом не подумал? И, сбросив с себя одеяла, Яшка с лихорадочной поспешностью стал одеваться.
В соседнем бараке топилась чугунная печурка и кисло пахло портянками. Возле печурки спиной к двери сидели двое. У одного из них была повязана щека, а второй, вытянув к огню длинные босые ноги, натягивал на себя тельняшку.
Яшка узнал Бояркова.
— Блеск! — сказал Боярков, кивая головой, а его приятель, у которого, должно быть, болели зубы, добавил:
— Заходи, мы не кусаемся.
Черный набухший плащ переломился надвое, когда Яшка присел на табурет. Развязав тесемки, Яшка отбросил капюшон.
— Я слыхал, что ты болеешь, — сказал Боярков и кивнул на парня с повязанной щекой. — Мы вот с Костей тоже страдаем. Может, в картишки перекинемся, а?
— Не играю, — ответил Яшка.
— А стопку дать?
— От стопки, пожалуй, не откажусь, — ответил Яшка, которому не хотелось уронить своего достоинства в глазах незнакомого парня. — Как это поется в песне? От всех болезней нам полезней стопка спирта и вода...
Приятель Глеба коротко и как-то визгливо хохотнул и полез под койку за бутылкой. Затем достал из рюкзака банку рыбных консервов, которую ловко открыл ножом, и разлил водку по стаканам.
— Ну, за знакомство!.. — сказал Яшка.
— Дай бог не последнюю...
Водка обожгла. Яшке стало жарко.
А когда — не отказываться же от угощения! — выпили по второму и по третьему разу, Яшка, следивший за тем, как Боярков, поднаторевший, видимо, в этом деле, умудряется поровну разливать водку, невольно подумал, что Глеб, — в сущности, компанейский парень и что напрасно его недолюбливают. Правда, когда разыгрался буран, Боярков не пошел со всеми разгружать платформы, но стоило ли постоянно тыкать ему этим в нос? К тому же, как знать, Боярков, быть может, тогда действительно по-настоящему был болен?
Из дальнейшего — слово за слово — выяснилось, что Боярков твердо решил уехать. Нечего ему прозябать в МТС! Для хорошего шофера везде найдется работенка, верно?
— Кто спорит? — сказал Яшка.
— Может, присоединишься к нам? — спросил Боярков. — Все-таки втроем, — он кивнул в сторону парня с повязанной щекой, — в дороге веселее будет.
— Втроем... — Яшка задумчиво вертел граненый стакан. — Так ты говоришь...
И замолчал.
Он заметил, что Боярков не слушает его, а почему-то пристально смотрит мимо него на дверь. Что он там увидел?