Хороший парень
Шрифт:
А он сам? Хорош, нечего сказать!.. Дрыхнет в холодке и ждет, чтобы Надя привезла бензин...
Яшка уже казнил себя за то, что не догадался поехать вместе с Надей. Машину он мог оставить, очень даже просто; Пашка Сазонов или кто-нибудь другой присмотрел бы за Яшкиной машиной. И как он, Яшка, не догадался!
Сейчас, предоставленный самому себе, Яшка впервые, быть может, за всю свою недолгую жизнь задумался над тем, почему люди поступают по отношению к другим то дурно, то хорошо, и над тем,
Пожалуй, он чувствовал что-то похожее на раскаяние и стыд. И Яшке захотелось оправдаться перед Надей. Да, ему надо объясниться с Надей. Необходимо.
Но Надя была далеко, и Яшке не оставалось ничего другого, как вызвать ее на воображаемый разговор.
Он никак не мог забыть того, что сказала ему Надя перед отъездом.
«Подумай, так нельзя жить, Яшка...» — сказала вчера Надя.
Что ж, он все время думал над ее словами. За эти часы перед ним, можно сказать, прошла вся его жизнь. И теперь он готов к настоящему разговору с Надей, к разговору, от которого наверняка будет зависеть его судьба.
«Я обо всем подумал», — скажет он Наде.
«И что же ты решил?» — обязательно спросит она.
«По-моему, ты не совсем была права, — ответит он ей. — Ты меня обвинила чуть ли не в трусости. Но трусом я никогда не был. И шкурником, который печется о собственной выгоде, тоже. Нельзя упрекать человека за то, что он добр, за то, что у него, как говорится, душа нараспашку». И тут в доказательство того, что он не трус, он напомнит Наде о том, как воевал с бураном, напомнит о последней стычке с Боярковым и этим парнем с повязанной щекой, который выхватил нож. Тогда их было двое против одного, но он не струсил. И вообще он выскажет Наде все, что накопилось у него на душе. И тогда-то уж Наде наверняка нечего будет сказать!
Но тут Яшке показалось, будто он отчетливо слышит Надин голос.
«А ты, оказывается, добренький, — насмешливо говорит она. — Я и не знала, что ты такой добренький! Живешь, как погляжу, по принципу: меня не тронь, и я не трону. Хороший парень!.. Только нельзя быть хорошим для всех, как ты не понимаешь этого!.. Или ты боишься нажить врагов?»
«Нет, не боюсь, — скажет он Наде. — Но ты ответь: разве плохо жить со всеми в мире? С людьми надо по-человечески...»
«Не юли, Яша. Все равно тебе не отвертеться. Плохо, очень плохо, — и тут Надин голос становится глуше, душевнее, — когда человек решительно всем доволен. Нельзя тихо и мирно жить, Яша.
Жить — это бороться. Жить — это любовно делать то дело, которому мы присягали, — делать его, как бы это ни было трудно.
Вот ты говоришь, что работаешь с полной отдачей, — продолжает Надя, — ты этим гордишься, но ведь можно быть первым шофером и последним человеком. Пойми, важно, не кем быть, а каким быть. И каждый в ответе за товарища. Один за всех, и все за одного. Только так».
И столько страстной убежденности было в Надином далеком голосе, который Яшка слышал, что он невольно подумал: «Черт, а ведь она права!..»
Степь казалась безлюдной, вымершей. Ни одна машина за все время не пропылила по дороге. Только поздно вечером, когда Яшка бродил вокруг полевого стана, его неожиданно ослепил быстрый свет автомобильных фар. Две машины шли одна за другой, и наезженный грейдер блестел перед ними.
Когда машины подъехали, из кабины первого грузовика на землю соскочила Надя. Следом остановилась вторая трехтонка, и Яшка увидел Чижика. Бросившись к Наде, Яшка тревожно спросил:
— Ну как?
— Привезли. — Надя, стянув перчатку, устало провела рукой по глазам. — И бензин и солярку. Сгружайте.
— Ко мне, черти полосатые! — крикнул Яшка. — Живее, слышите!..
Бочки бережно, на руках, опустили на землю. Потом, когда подняли борта обеих машин, Яшка подошел к Наде, которая, отдыхая, сидела на одной из бочек, и сказал:
— Идем ужинать, Надюша. Ты ведь, наверно, ничего не ела со вчерашнего дня. Я знаю.
— Мне не хочется, — устало сказала она Яшке. — Ты мне чаю налей. Он горячий?
— Только что с огня, — ответил Яшка и украдкой высыпал в Надину кружку весь сахар, который насобирал у ребят. — А здорово ты, видно, намаялась.
— Еще бы! — Чижик, громко чавкая, запихнул в рот толстый ломоть хлеба. — Такая баталия была, что только держись!..
— Ну, надо ехать, — сказала Надя.
— Куда? Ты двое суток за рулем. — Яшка поднял глаза. — Отдохни...
— Нет. — Она решительно покачала головой. — Надо.
Яшка не ответил. Разве ее удержишь? Он смотрел на ее неподвижную руку, на осунувшееся лицо, и горячая нежность затопила его сердце. В эту минуту ему открылось, что только тогда он будет достоин ее любви, когда станет на тот трудный путь, по которому шла она. И еще он понял, что его и Надю ждет беспокойная жизнь и что никогда — даже в старости — не причалят они к тихому берегу. Впрочем, может, так и надо? Пока жив человек, пока бьется сердце, он должен идти вперед и только вперед.
Пока бьется сердце...