Хорошо или правильно (Культура речи)
Шрифт:
Но вот никаким правилом нельзя было бы заставить начать с какого-то числа все эти парные звуки во всех положениях выговаривать звонко, т. е. говорить «рыбка» (а не «рыпка»), «рубь», а не «рупь семь гривен». Все продолжали бы говорить, как говорили.
Поэтому реформы правописания производятся довольно часто: реформирует же произношение только сам язык, когда он от времени до времени изменяет свои законы, очень редко и очень медленно. Так постепенно, что современники этих перемен обычно даже и не замечают.
Так, сто лет назад все москвичи произносили
Правописание же меняли неоднократно то в большом масштабе, то в малом, и после двух-трех лет колебания все приучались писать «е» вместо «ятя», «и простое» на месте «и с точкой», «красные знамена», а не «красныя знамена». Никаких затруднений это не вызывало.
Все это понятно: правила орфографии не всегда соответствуют законам языка.
Поэт Игорь Северянин с полным правом рифмовал «пробки — тропки — робки», потому что перед глухим согласным «к» и «п» и «б» произносятся совершенно одинаково. Пишем же мы в двух случаях «б», в одном — «п».
И законы языка, и правила (правописания и произношения) применяются в обоих видах нашей речи — в письменной и устной. Но в речи устной, думается (я не исследовал точно вопроса), законы выступают, регулируя ее, вероятно, вдвое (а может быть, и впятеро) чаще, чем правила. В письменной речи мы, надо думать, встречаемся с обратной пропорцией.
Не будем углубляться в этот вопрос. Доказательством же правдоподобности такого его решения как раз и служит то, что с законами родного языка каждый ребенок осваивается задолго до того, как ему начинают преподавать его правила, причем ни зазубривать их, ни даже понимать их сущность для него нет надобности. Они как бы прямо вытекают из его сознания (а вернее, на лету подхватываются им при слушании речи старших) уже в самом прелестном «Чуковском» возрасте — «от двух до пяти».
Первое же правило письменной речи (пусть хоть «корова» нужно писать через два «о», хотя произносим мы его как «карова») оказывается некоторым барьером при изучении.
В самом деле, учили ли вас взрослые говорить «п'расен'к», а не «поросенок»? Никогда, никто! Будь ваши родители и близкие люди жителями г. Горького, олончанами или порховичами из Псковской области, вы наверняка привыкли бы сызмальства говорить «на о»: «полотенцо», «рукомойник». Алексей Максимович Пешков — Максим Горький — стал великим русским писателем, признанным мастером нашего языка, но до конца жизни своей в устной речи «окал»: таков был закон того волжского диалекта русского языка, который он усвоил в самом раннем детстве.
Заметьте: закон, непреложный для русского сознания, может не иметь никакой силы в сознании иноплеменника. Немцы и у себя дома не делают больших различий между произнесением звуков «б» и «п». На родине это не вызывает недоразумений, но за границей вызывает трудности. Послушаем
«Французы, — пишет он, — меня уверяли, что они узнают немца, сколько бы лет он ни прожил во Франции, по одному выговору звуков „б“ и „п“. Когда немец говорит „б“, француз слышит „п“; это тем печальнее, что сам немец не слишком-то различает собственные „б“ и „п“.
Я сам по этому поводу попал в затруднительное положение. Моя фамилия начинается как раз с буквы „Б“. Когда в первый раз я пришел во Франции к моему банкиру за деньгами, он пожелал узнать мою фамилию. Я назвал себя. Тогда он велел принести громадную регистрационную кредитную книгу, в которой имена расположены в алфавитном порядке. Конторщик начал поиски, но не обнаружил меня. Я, по счастью, заметил, что он искал меня слишком далеко от буквы „а“, и сказал: „Моя фамилия начинается не с „П“, а с „Б“!“
Я напрасно старался: ничто не прояснилось.
Патрон, пожав плечами, заявил, что кредит на меня не открыт. Видя, что дело пошло не на шутку… я подошел к конторке, протянул нечестивую длань к священной кредитной книге, перелистал ее в обратном порядке до буквы „Б“ включительно и, ударив кулаком по листу, сказал: „Вот где мое место!“
Патрон и его клерк бросили на меня яростные взгляды, но я оказался прав и обнаружился на том месте, на которое указал…»
Прекрасное подтверждение силы законов родного языка! Нужны немалые усилия, чтобы человек мог освободиться от их влияния и заменить их в своем сознании законами чуждой речи.
До конца это обычно так и не удается. И. С. Тургенев в юности больше говорил по-французски, чем по-русски, как все дворяне тех дней. Значительную часть взрослой жизни он провел во Франции… Уж, кажется, ему-то следовало бы говорить по-французски, как парижанин.
Но мемуаристы-французы, братья Гонкуры, обожавшие Тургенева, пишут, что и в зените своей «французской» славы он говорил по-французски «с характерным русским акцентом». Акцент умилял их, но все же был заметен.
Такова власть речевых навыков, полученных нами задолго до начала «сознательного изучения языка». Они входят в наше сознание (или подсознание!) если не буквально «с молоком матери», то непосредственно «вслед за ним». Они становятся столь же неистребимыми, как, скажем, уменье ходить, переставляя ноги поочередно, а не скакать, наподобие воробья, сразу двумя.
При изучении чужого языка эта власть «родных законов» проявляется, как вы видели, очень резко. Но еще самодержавнее распоряжается она нашими языковыми навыками и поведением в условиях «нормальных», когда, скажем, при написании по-русски мы должны бываем, подчиняясь правилам письменной речи, действовать вопреки законам речи устной.