Хорошо в деревне летом

Коста Эмиль

– Да, кто б мог подумать. Слушай, – вспомнил вдруг Иван Ильич, – а Петр вчера заходил домой вообще?

– Вроде нет. Он только машину забрал, а потом уж сразу в райцентр поехал.

– Я, наверно, схожу. Погляжу, чего там как, дом проверю – зима все-таки.

– Верно, – одобрила Кузьминична.

– Успешно? – осведомился Мураш, когда Иван Ильич вышел на крыльцо.

– Порожняк.

– Ну, чем богаты… На неделе, может быть.

– В другой раз счастья попытаю, – Иван Ильич оглядел сверху деревню и бухту. – Вид у вас отсюда царский,

прямо скажем. Не магазин, а ресторан бы строить.

– Может, и построим. Лизка совсем взбесилась. Загорелась этим ту… турбизнесом. Летом, говорит, домики для городских сколотишь. Будто у меня других дел летом нет! И так в огороде пашу не разгибаясь. А грибы! А рыбалка! Корова еще эта… Жить-то когда?

– Домики, говоришь… Смотри, городские конкуренцию не любят.

– Да хрен бы с ними, – Мураш в сердцах сплюнул на снег. – Все одно эту базу первой же цунамой смоет.

Последняя «цунама» в Двупалом была в восемьдесят шестом и облизнула лишь территорию завода. Новые домики стояли как раз на этом месте, так что он мог оказаться прав.

Иван Ильич постоял для приличия еще немного на крыльце, пожал руку Кешке и неспешно зашагал вниз. Единственная улица спускалась прямо к морскому берегу. Посреди бухты из незамерзающей даже в самую лютую зиму воды выглядывала небольшая двуглавая скала. Два пальца. Мальчишкой он там не раз рыбачил.

Места здесь, конечно, живописные. Не только художник оценит. Теперь правую часть пейзажа безнадежно портит новая база отдыха, выстроенная в начале осени какими-то неразговорчивыми парнями. Поговаривали, что здесь замешан тот самый директор рыбзавода. Вообще много чего поговаривали, но Иван Ильич не доверял слухам.

Дома Бондарей и Мурашовых – первые на въезде в деревню. Почти одинаковые пятистенки, только один обнесен высоким сплошным забором, а другой окружает жиденький штакетник. От них до начала улицы метров полтораста вдоль берега. На отшибе стоят – потому и хутор.

Мурашовский дом расположен на перекрестке: посередине основная дорога, влево к реке уходит раздолбанная колея, а справа ровный, отсыпанный щебнем подъезд к базе отдыха.

Иван Ильич недобро покосился на двухметровый забор из рабицы. База была для местных бельмом на глазу. Вообще построено хорошо, новенькие домики из кругляка – это даже красиво, но какое-то все нездешнее. И вывеска «Солнышко» перед воротами казалась настоящим издевательством над вымирающей деревней.

Он подошел к высокому забору Бондарей. Калитка оказалась незапертой. Петр уезжал впопыхах, мог и дом не закрыть. Иван Ильич пересек двор, дернул за ручку дверь – не поддалась. Он хмыкнул и направился к ближайшему сараю, где с давних времен хранили запасные ключи.

Связка висела не неприметном гвоздике над старым верстаком. На самом верстаке сиротливо валялись инструменты: пила, молоток, топор, которым Василий рубил лед на реке. Лезвие совсем затупилось. Иван Ильич вернулся к дому и вставил потертый ключ в замок.

Об ногу потерлось

что-то теплое. Он вскрикнул от неожиданности, но, взглянув вниз, узнал Васиного кота. Тот жалобно щурил на солнце глаза и еле слышно мяукал – совсем, бедолага, ослаб за сутки на улице.

– Кешка… Ах ты, дурилка картонная!

Вошли вместе. На веранде Кешка приплясывал от нетерпения, а на кухне сразу метнулся в свой угол, где стояли миски с кормом и водой. Ничего замерзнуть не успело, хотя холод уже начинал окутывать дом своими щупальцами. Иван Ильич положил авоську на стол и принялся растапливать печь.

Сухие дрова занялись быстро, в топке заплясало пламя. Уже через несколько минут на кухне стало теплее. Здесь царил обычный «живой» беспорядок, будто хозяин на минутку выскочил. Чайная кружка с остатками заварки, хлебные крошки на клеенке… Иван Ильич подавил вздох и прошел в комнату.

Петр забрал родителей в город лет десять тому назад, тогда Василий и превратил половину дома в художественную мастерскую. Жил фактически на кухне, а здесь только работал и спал на стареньком диванчике. По периметру комнаты стояли картины – десятки картин на подрамниках – и все лицом к стене.

– Мяу!

Кеша сидел на пороге комнаты и с некошачьей грустью глядел на Ивана Ильича.

– Хозяин-то тебя, выходит, подвел. Все думают, это он сам, значит… Плохо ему, стало быть, жилось, что аж умереть захотелось. А я вот не замечал ничего, – Иван Ильич присел на корточки и неумело почесал коту за ухом. – Ну да, пил. А кто в деревне не пьет? Скучно же! Он зато рисовал много, ни дня не пропускал – до запоев ли тут? Я вот тоже развлекаюсь, читать люблю, а Кешка Мурашов, тезка твой, до последнего класса – по слогам. А потом обижается, как его пацаны прозвали. А чего обижаться на правду? Но Василию до такого далеко было…

Тетя Зоя верно подметила: он и в безвестности не унывал, рисовал и рисовал. Каждый день. Самые лучшие работы отправлял с братом в город, там они понемногу продавались. Какая-никакая а копеечка. Сейчас мольберт пустовал – значит, и последнюю картину художник закончил. Иван Ильич постоял еще минуту посреди мастерской, а потом принялся за работу.

Через два часа дом был готов к зимовке. Он перемыл всю посуду, повыливал воду, которой хозяин натаскал с запасом, собрал все важные документы. В деревне народ хороший, но пустое жилье всегда дурное притягивает.

Все, что весной превратилось бы в гниющую мерзость, Иван Ильич распихал по пакетам и вынес к калитке – позже подъедет и отвезет на мусорку. Особого порядка не добивался: Василий в целом жил аккуратно, но не будет в опустевшем доме уюта, как ни бейся.

Покончив с делами, он уселся на табуретку посреди кухни и открыл свое пиво. Вспомнив теткин наказ, предложил коту:

– Будешь?

Понюхав горлышко бутылки, Кешка мяукнул что-то невразумительное. Иван Ильич пожал плечами и угостился сам, после чего задал собутыльнику второй насущный вопрос: