Хосров и Ширин
Шрифт:
О гуриях твердят, что ими славен рай.
Нет, не в раю они — сей украшают край.
Но все ж Михин-Бану, владея всей страною,
Владеет не одной подобною казною.
Привязан в стойле конь. Дивись его ногам:
Летит — и пыль от ног не ухватить ветрам.
Его стремительность не уловить рассудком.
Он в волны бросится, подобно диким уткам.
Он к солнцу вскинется — так что
Он перепрыгнет вмиг небесных семь арен.
В горах взрыхлят скалу железные копыта,
А в море пена волн с хвостом волнистым слита.
Как мысли — бег его, движенья — бег времен.
Как ночь — всезнающий, как утро — бодрый он.
Зовут его Шебдиз, им целый мир гордится,
О нем грустят, как в ночь грустит ночная птица».
Умолк Шапур, чья речь свершила все сполна:
Покой свалился с ног, а страсть — пробуждена.
«Ширин, — сказали все, — должны почесть мы дивом».
Охотно вторят все устам сладкоречивым:
«Все, что возносит он, возвышенным считай:
Ведь живописью он прельстил бы и Китай».
В мечтах за повестью Хосров несется следом.
Стал сон ему не в сон и отдых стал неведом.
Слов о Ширин он ждет, и в них — она одна,
Уму давали плод лишь эти семена.
Дней несколько о ней он был охвачен думой,
Речами ублажен. Но час настал. Угрюмый,
Он руки заломил. Весь мир пред ним померк,
В тоске он под ноги терпение поверг.
Шапура он зовет, ему внимает снова.
Но после сам к нему он обращает слово:
«Все дело, о Шапур, кипучих полный сил,
Ты прибери к рукам, я — руки опустил.
Ты зданье заложил искусно и красиво.
Все заверши. Всегда твои созданья — диво.
Молчи о сахаре. Твой сказ не зря возник.
Будь там, где насажден сей сахарный тростник.
Иди паломником туда, где этот идол.
Хочу, чтоб хитростью ты идола мне выдал.
Узнай, добра ль, узнай, — мне сердца не томи, —
Общаться может ли со смертными людьми.
И коль она, как воск, приемлет отпечаток, —
Оттисни образ мой. Внимай! Наказ мой краток:
Коль сердце жестко в ней, — лети назад, как шквал,
Чтоб я холодное железо не ковал».
Поездка Шапура в Армению за Ширин
И мастер слов, Шапур, поклон земной отвесил.
«Да будет наш Хосров и радостен и весел!
Чтоб добрый глаз всегда был на
Чтоб глаз дурной к нему не мог бы подойти!»
Воздал хвалу Шапур — отборных слов хранитель —
И вот дает ответ: «О мира повелитель!
Когда любой узор мой делает калам,
То славою с Мани делюсь я пополам.
Я напишу людей — они задышат. Птица,
Написанная мной, в небесный свод помчится.
Мне с сердца твоего пылинки сдуть позволь,
Когда на сердце — пыль, в глубинах сердца — боль.
Все, что задумал я, всегда я завершаю,
Я все несчастия от власти отрешаю.
Утихни, веселись, не думай ни о чем.
За дело я взялся — забьет оно ключом.
Мой не замедлят путь ни усталь и ни хворость.
У птиц полет возьму, а у онагров — скорость.
Я не усну, пока твой жар не усыплю,
Приду, когда Ширин прийти я умолю.
Пусть, как огонь, она скует чертог железный
Иль будет, как алмаз, скалистой скрыта бездной.
Я силою ее иль хитростью возьму,
Схвачу алмаз, смету железную тюрьму.
Я стану действовать то розами, то терном.
Все огляжу и все свершу ударом верным.
Коль счастье в Сладостной, — найду добычу я.
Тебе должна служить удачливость моя.
А коль увижу я, что не свершу я дела, —
Вернусь к царю царей и в том признаюсь смело».
Едва сказав сие, сказавший быстро встал
И нужное в пути поспешно он собрал.
Пустыню пересек, скакал в другой пустыне,
Спешил к Армении, к возвышенной долине.
Ведь там красавицы, бродившие толпой,
В нагорьях дни вели, покинув тяжкий зной.
Поднялся ввысь Шапур, там были в травах склоны.
Там базиликам путь открыли анемоны.
Там каждый склон горы цветов окраску взял
И в складках красных был иль желтых покрывал.
К вершинам этих гор подъем свершая трудный,
Луга приподняли ковер свой изумрудный.
До пажитей Бугра с большой горы Джирам
Цветы сплетали вязь, подобясь письменам.
В михрабе каменном — а он — устой Ирака
И мощный пояс он вершины Анхарака, —
Вздымался монастырь, он был — один гранит.
Монахи мудрые устроили в нем скит.
И спешился Шапур у каменного входа:
Знавал обычаи он каждого народа.