Хосров и Ширин
Шрифт:
Живет она, забыв, что значит непогода.
Там дышит радостней, где легче дышит грудь,
Отрадный обретя в делах житейских путь.
И вот в ее дворце, в плену его красивом,
Живет племянница. Ее ты счел бы дивом.
Она — что гурия! О нет! Она — луна!
Владычица венца укрытая она!
Лик — месяц молодой, и взор прекрасен черный.
Верь: черноокая — источник животворный.
А
Для сбора фиников по пальме поднялись.
Все финики твердят про сладость уст румяных,
И рты их в сахаре от их мечтаний пьяных.
А жемчуга зубов, горящие лучом!
Жемчужины морей им не равны ни в чем.
Два алых сахарца, два в ясной влаге — лала.
Арканы кос ее чернеют небывало.
Извивы локонов влекут сердца в силки,
Спустив на розы щек побегов завитки.
Дыханьем мускусным она свой взор согрела,-
И сердцевина глаз агатом заблестела.
Сказала: «Будь, мой взор, что черный чародей.
Шепни свой заговор всех дурноглазых злей».
Чтоб чарами в сердца бросать огонь далече,
Сто языков во рту, и каждый сахар мечет.
Улыбка уст ее всечасно солона.
Хоть сладкой соли нет — соль сладкая она.
А носик! Прямотой с ним равен меч единый,
И яблоко рассек он на две половины.
Сто трещин есть в сердцах от сладостной луны,
А на самой луне они ведь не видны.
Всех бабочек влекут свечи ее сверканья,
Но в ней не сыщешь к ним лукавого вниманья.
Ей нежит ветерок и лик и мглу кудрей,
То мил ему бобер, то горностай милей.
Приманкою очей разит она украдкой.
А подбородок, ах, как яблочко, он сладкий!
Ее прекрасный лик запутал строй планет,
Луну он победил и победил рассвет.
А груди — серебро, два маленьких граната,
Дирхемами двух роз украшены богато.
Не вскроет поцелуй ее уста — строга:
Рубины разомкнешь — рассыплешь жемчуга.
Пред шеей девушки лань опускает шею,
Сказав: «Лишь слезы лить у этих ног я смею».
Источник сладостный! Очей газельих вид
Тем, кто сильнее льва, сном заячьим грозит.
Она немало рук шипами наполняла:
Кто розу мнил сорвать, не преуспел нимало.
Хоть зрят ее во сне сто сотен человек, —
Им въявь ее не зреть, как солнца в ночь, вовек.
Она, браня свой взор, ища исток дурманов,
В глазах газелевых находит сто изъянов.
Узрев нарциссы глаз, в восторге стал бы нем
Сраженный садовод, хоть знал бы он Ирем.
Как месяц, бровь ее украсит праздник каждый,
Отдаст ей душу тот, с кем встретится однажды,
Меджнуна бы смутить мечты о ней могли, —
Ведь красота ее страшна красе Лейли.
Пятью каламами рука ее владеет
И подписать приказ: «Казнить влюбленных» — смеет.
Луна себя сочтет лишь родинкой пред ней,
По родинкам ее предскажешь путь ночей.
А ушки нежные! Перл прошептал: «Недужен
Мой блеск! Хвала купцу! Каких набрал жемчужин!»
Слова красавицы — поток отрадных смут,
А губы — сотням губ свой нежный сахар шлют.
Игривостью полны кудрей ее побеги.
И лал и жемчуг рта зовут к истомной неге.
И лал и жемчуг тот, смеясь, она взяла
И от различных бед лекарство создала.
Луной ее лица в смятенье ввержен разум.
Кудрями взвихрены душа и сердце разом.
Красой ее души искусство смущено,
А мускус пал к ногам: «Я раб ее давно».
Она прекрасней роз. Ее назвали Сладкой:
Она — Ширин. Взглянув на лик ее украдкой,
Всю сладость я вкусил, вдохнул я всю весну
Наследницей она слывет Михин-Бану.
Рой знатных девушек, явившихся из рая,
Ей служит, угодить желанием сгорая.
Их ровно семьдесят, прекрасных, как луна,
Ей так покорны все, ей каждая верна.
Покой души найдешь, коль их увидишь лики.
От луноликих мир в восторг пришел великий.
У каждой чаша есть, у каждой арфа есть.
Повсюду свет от них, они — о звездах весть.
Порой на круг луны свисает мускус; вина
Там пьют они порой, где в розах вся долина.
На светлых лицах их нет гнета покрывал.
Над ними глаз дурной в бессилье б изнывал.
На свете их красы хмельнее нету зелья.
Им целый свет — ничто, им дайте лишь веселья.
Но вырвут в должный час — они ведь так ловки, —
И когти все у льва, и у слона — клыки.
Вселенной душу жгут они набегом грозным
И копьями очей грозят мерцаньям звездным.