Хождение по трупам
Шрифт:
— Да его нет уже — кончили пидора за то, что нормальных людей втянул в сделку…
Ленчик даже не понимает, какую ценную вещь сказал: что нет еще одного свидетеля, видевшего меня с Крониным. Не знаю, понадобится ли мне это, но это хорошо в любом случае. И опускаю глаза на опустевшую чашку и пальцем стираю бледный след помады со стенки, в который раз отмечая, что производители стойкой помады не врут: помада сама яркая, а отпечатков практически не оставляет, разве что почти незаметные тусклые пятна.
— Значит, или Берлин, или…
— Да не буду я тебя трогать — ты бабки отдай!
— Ты все же подумай, Леонид, — советую ему. — Подумай. И так деньги отдаю гигантские и рисковать жизнью я не хочу. Я молодая, красивая, мне жить хочется — бабки забирайте, а меня оставьте. Так что адвокату завтра все отдам, а с разводящим думать
— Да ты не суетись с адвокатом, я тебе сказал! А с остальным подумаем, завтра в два тут — и чтоб была!
И он уходит, и бычину уводит за собой, и тот оборачивается пару раз на меня с таким выражением, что все понятно. Неужели Ленчик не понимает, что одного такого взгляда хватит для того, чтобы я ему не поверила?
И я приехала домой вся такая окрыленная тем, что наконец состоялась встреча, и тем, что поговорила как надо — может, зря только не изобразила испуг, зря не проявила деланное раболепие и покорность, чтобы потом точно его взорвать отказом. Может, зря бычину провоцировала. Может, зря так настойчиво просила пригласить Берлина, но, с другой стороны, почти уверена, что он не в курсе ситуации. Или же он настолько выше Ленчика по положению здесь, что тот его впутывать просто боится. Но у меня еще будет время это узнать, завтра, например, ибо не сомневаюсь, что Ленчик наверняка приедет, не оставит меня один на один с Виктором. Заодно спрошу, просто забыла сегодня, каким образом они убрали Стэйси — чтобы проверить, не Берлина ли люди постарались, хоть и маловероятно это.
И уже после ванной, в которой просидела с час, спохватилась, где этот чертов Мэттьюз? Мало того что он не предупредил меня о появлении Ленчика — может, я такой человек, которому необходимо время, чтобы настроиться и собраться, мало того что его не оказалось рядом — а ведь, в принципе, я могла их элементарно вывести из себя, бычину точно, он и так красный был весь после моих слов; могла бы выйти сразу вслед за ними из ресторана и брякнуть что-нибудь еще уже на улице — и вот он момент, если только там их остальные пятеро не ждали, и Виктор с ними — так он еще мне и не звонит вдобавок — хотя должен знать, что я уже дома, даже если он следит за ними сейчас — неужели не может мне позвонить? И я тут же набрала ему сама, и мне сообщил любезный оператор, что связи с абонентом нет. Отключил? Или просто свалил, все обдумав?
Да нет, не должен, не похож он на человека, который сначала подписывается на дело, а потом в какой-то момент трезво все оценивает и сваливает. Или я напугала-таки его окончательно своими рассказами о том, как зарезала кого-то, и он решил, что быть заодно со мной опасно? Или увидел, что у Ленчика не семь человек, а семнадцать — что вполне возможно, хотя вряд ли бы все они подъехали к ресторану, — и понял, что шансов нет?
И тут еще одна мысль пришла в голову: что я ни разу не подумала о том, что Мэттьюз мне предлагал спровоцировать Ленчиковых людей, вывести их на конфликт, чтобы он их потом перестрелял, и я кивала, плохо все это себе представляя, и даже не задумалась, что ведь буду при этом присутствовать. И, соответственно, если все получится, вместе с Мэттьюзом заметут и меня. И его, конечно, отпустят после того, как он скажет, что эти люди напали на его клиентку и он был вынужден стрелять — и меня, разумеется, отпустят, но с учетом моей репутации в ФБР этого хватит, чтобы взять меня снова. И уже на следующий день, если не в этот, последует допрос с выяснением, кто и почему пытался меня убить — это точно, — а раз кто-то пытался меня убить и выясняется, что это русские из Нью-Йорка, то отсюда вывод, что расстрел других русских из Нью-Йорка в конце января организован был мной. И неважно, что я сидела в это время — Крайтону это по фигу, он горазд предположить, что я прямо из тюрьмы всем руководила.
Рэй, правда, сказал, что все возьмет на себя — скажет, что ему угрожали, мол, по телефону, напали на него, и он вынужден был защищаться. Но нападать-то они будут на меня, и что же я, просто скроюсь, оставив его разбираться, и никто ничего не увидит, свидетелей не окажется? Что-то не нравится мне такой план, в котором и так много прорех.
И я сварила себе кофе, отмечая что нашла не лучшую замену спиртному, потому что от такого количества кофеина в организме сердце запросто может остановиться, даже здоровое мое. И пила задумчиво, чувствуя, как уплывает мое хорошее настроение — даже улетает, потому что поведение Мэттьюза мне совсем непонятно и в плане я нашла серьезный изъян: когда рядом со мной начнут убивать людей, Крайтон будет только счастлив.
Ну где же этот Мэттьюз, мать его?! И где, кстати, Дик, о котором я забыла и которому на протяжении последних суток, кажется, не напоминала о своем существовании. И я села на телефон, чтобы отвлечься от грустных дум, — и Мартен, которому набрала первым, извинялся, что на студии его не оказалось в момент моего визита, и договорились завтра встретиться, и Дика, как выяснилось, он так и не нашел и просил, чтобы я не волновалась, потому что такое бывало уже, когда он пропадал надолго по своим важным делам. Но что, в принципе, он может дать мне телефон его офиса в Вашингтоне, где конгрессмены большую часть времени и проводят — и, возможно, там я и найду его.
Найдешь его, как же! Опять секретарша, и сто вопросов по поводу того, кто и зачем, и, судя по голосу, классическая такая секретарша — страшная старая дева, преданная своему боссу, у которой нет ничего в жизни, кроме работы и кота дома, и которая дотошна настолько, что из любого вытянет душу. Телефон записала — хотя мой мобильный у него и так был, — но наотрез отказалась сообщить, когда же перезвонит мне многоуважаемый мистер Стэнтон.
И я вздрогнула, когда через пять минут звякнул мобильный, — сначала решила, что это Мэттьюз наконец, но звонил другой, старый, и я уже готовилась произнести со счастливой улыбкой “Привет, Дик”, когда услышала слова “Привет, Олли”, произнесенные голосом Эда. Сообщил мне, что у него две новости, хорошая и плохая — хорошо, что “плохая”, а не "очень плохая”, — и какую я бы желала услышать первой? Ну и начали с хорошей, естественно, в надежде, что она затмит плохую, — и новость эта заключалась в том, что все документы от Яшиного адвоката Эд получил и готов их мне привезти, и как только я их подписываю, отсылаю обратно и они приходят в Нью-Йорк, я автоматически становлюсь владелицей Яшиных денег. А плохая новость — что помощник Крайтона сообщил ему, что ФБР желает продлить срок моей подписки о невыезде еще на месяц, до первого апреля. И что он, Эд, считает, что коли я так и не решилась подавать на них в суд, то мне лучше подписать все — я ведь все равно никуда не собираюсь, а значит, это не принципиально, зато потом, когда я решусь наконец, продление подписки можно будет истолковать как еще одно издевательство ФБР над порядочным, законопослушным гражданином.
И я предложила встретиться в городе, не хотела, чтобы Эд видел Мэттьюза, если тот появится, и уехала через полчаса и домой вернулась уже к восьми, просидев с Эдом пару часов в ресторане. Дел-то было — подписать бумагу для ФБР, им уже полученную, и бумаги из Нью-Йорка, и выслушать короткую лекцию по поводу того, что такое наследство и какой налог с него берут. Но он был, как всегда, словоохотлив, а мне домой ехать не хотелось, потому что настроение было хуже не придумаешь, потому что рушился стройный план, и что-то явно не додумал Мэттьюз, и продление подписки означало, что в случае успеха мне все-таки придется отсюда бежать как самому настоящему преступнику. И если даже завтра Ленчик даст мне отсрочку еще на пятнадцать дней, это ничего не изменит: через пятнадцать дней, пятнадцатого марта, я пошлю его подальше, а затем все будет происходить очень быстро и уже через неделю либо нас с Мэттьюзом не станет, либо Ленчика с его бандой.
Господи, как мне нужен Дик! И Мэттьюз тоже…
Но телефоны молчали, оба, и я поехала домой, не торопясь, зная, что сейчас мне никто угрожать не должен, — и думала про себя, что судьба вечно сует меня мордой в грязь. Начала жить с тобой, год всего прожила — и тебя не стало. Пришел по мою душу киллер, появление которого я встретила с радостью, потому что не хотела жить, хотя и переехала его, чтобы не стыдно было на том свете встретиться с тобой, — так меня с того света вытащили. Сделали с Корейцем такое важное дело, отомстили за тебя, обосновались здесь — и через год убивают Яшу и Кореец уезжает и не возвращается уже, и у меня проблемы. Нахожу киллера и радуюсь, несмотря на то что оказываюсь в тюрьме, — и он делает не то, что требовалось. Нахожу Мэттьюза, изобретающего свой план, в который я поверила, — и вдруг план оказывается прогрызенным мышами манускриптом, который, может, и ценен был, но при пристальном рассмотрении выясняется, что в нем не прочесть ничего. Может, в этом и заключается моя судьба — в вечных испытаниях?