Хождение по трупам
Шрифт:
— Джек, скажи честно, зачем я здесь? — решаюсь задать вопрос в лоб, и он чуть смущается. — Ты ведь не затем меня пригласил, чтобы услышать то, что я уже говорила, правда?
— Если честно… — Он замолкает на мгновение. — Я испытываю чувство вины от того, что все так произошло с тобой — и хотел сказать, что я сделал все, что в моих силах, чтобы Крайтон побыстрее отстал от тебя. Дело в том, что я хотел бы, чтобы наше знакомство продолжилось, Олли, и чтобы оно было таким же приятным, как в самом начале, когда мы беседовали не о деле, а совсем на другие темы…
Э, да ты все еще хочешь переспать со мной, Джек. Что ж, я тебя понимаю — в начале нашего знакомства, когда я тебе рассказала все, что знала
— Мне тоже было приятно, Джек, — соглашаюсь легко и приветливо. — И…
— И поэтому я попросил тебя встретиться со мной сегодня, чтобы ты поняла, что я хочу помочь тебе — и помогу. По крайней мере вопрос с подпиской о невыезде я решу…
— Я тронута, Джек, — произношу, глядя ему в глаза тепло и нежно. — Я очень тронута, потому что Америка, казавшаяся мне гостеприимной, вдруг в одно мгновение стала чужой, жестокой, безразличной, враждебной, и люди вокруг стали в лучшем случае равнодушными. И я очень рада, что есть здесь один человек, который верит в мою невиновность. Я умею ценить добро, Джек, — не говоря уже о том, что я ценю тех, кто вызывает симпатию во мне и кому нравлюсь я — и могу признать, что умею платить добром за добро и теплом за тепло…
И шутливо погрозив ему пальчиком, добавляю:
— Но сначала ты должен мне доказать, что на самом деле готов мне помочь, а не просто хочешь втереться мне в доверие и снять с меня показания — и кое-что другое — в иной обстановке… — И смеюсь, как бы скрывая собственные эмоции, как бы пряча, спохватившись, ту искренность, с которой произнесла эту фразу — и он, видимо, понимает меня, потому что подхватывает мой смех.
А дальше говорим о чем угодно, кроме дела, — о каких-то пустяках, — а я думаю про себя, что если он правильно меня понял и сможет отменить решение Крайтона, то это значит, что я могу свободно уехать отсюда, не боясь, что кто-то будет меня искать потом. Смогу уехать и жить дальше, не скрывая свою личность, не опасаясь, что вот-вот найдет меня ФБР и в наручниках увезет обратно в Лос-Анджелес. И если он это сделает, то я готова сделать то, чего он так хочет. В конце концов, это просто товарообмен, присущий развитому капитализму, — услуга за услугу, и ничего личного с моей стороны.
Хотя, конечно, я сделаю все, чтобы избежать этой расплаты — и взамен пошлю ему конверт, приготовленный мной для ФБР. И это будет для него лучшая плата, чем мое тело, потому что он сможет отличиться, воспользовавшись сообщенными мной фактами, и карьера его, и так видимо успешная, пойдет еще круче вверх. А здесь, в Америке, карьера куда важнее, чем женское тело, — так что он долго будет говорить вынутой из моего личного дела фотографии большое спасибо…
— Я рад, что мы встретились, Олли, — замечает он, расплатившись — так и не дал мне сделать это самой, хотя я уж наверное побогаче его. — Я улетаю сегодня вечером, к сожалению…
— Да, Джек? — спрашиваю, почувствовав в его голосе желание что-то сказать и нерешительность произнести эту самую фразу.
— Я, вообще-то, специально выбил себе эту командировку — надо было кое-что сделать по работе, насчет тех погибших русских, но это можно было сделать по факсу. Я очень хотел встретиться — но
— Мне очень приятно это слышать, Джек, — произнесла, уже когда мы выходили. — И я очень надеюсь, что ты поможешь мне — если Крайтон официально аннулирует эту подписку, я буду чувствовать себя лучше, намного лучше…
— Я помогу, Олли. Моему начальству не понравится, что из-за самодурства Крайтона может начаться шумный процесс по обвинению ФБР в притеснении голливудского продюсера только на основании его национальности. Я обещаю, что преподнесу это так, что начальство среагирует нужным образом…
И мы вышли на улицу и запах острой пищи уступил место запаху свежего ветра, по-мальчишески заигрывавшего со мной, пытающегося обратить на себя мое внимание, то забирающегося под платье, то ударяющего в спину, то треплющего волосы. И подошли уже к его прокатному, видно специально для этой встречи взятому “Форду”, когда вдруг увидела старую машину непонятной окраски, грязно-синюю, этакого длинного приземистого монстра, медленно ползущего по улице, вот-вот поравняющегося с нами. Я, естественно, огляделась автоматически, как только мы вышли — равно как и когда входили в зал, — пытаясь определить, нет ли тут Ленчиковых людей или его самого. Я понимала, что в лицо знаю только Ленчика и его вечного спутника, зама, так сказать, но, когда оглядывалась по сторонам как бы невзначай, искала взглядом человека или нескольких человек, которые бы не вписывались в эту обстановку, выглядели бы в ней неестественно, чуждо, как наклеенные на полотно Рембрандта переводные картинки. Но в зале ни тогда, ни сейчас никого не заметила — и вот только эта машина почему-то привлекла мое внимание, может, потому, что мне показалось, что она тронулась с места, как только мы появились на выходе. Может, потому, что как-то слишком медленно она ползла, словно высматривая кого-то. Может, потому, что было открыто окно со стороны пассажира.
Не знаю, короче, но как бы там ни было, когда мы свернули к парковке, где стоял его “Форд”, показалось, что чувствую спиной чей-то взгляд. И обернулась, пока Бейли открывал дверь со своей стороны, и хотя обзор мне загораживал чей-то “Крайслер”, увидела сквозь его стекла, как она крадется, и следила за ней, не отрывая глаз, и когда она вынырнула наконец, оказалась в прямой видимости, в метрах десяти от нас, я замерла, не обращая внимания на адресованную мне фразу Джека, и заметила, как что-то металлическое высунулось в окно, обращенное в нашу сторону, я совсем не удивилась. Наверное, ждала чего-то такого — ждала ответного шага со стороны Ленчика, догадавшегося, что в газете речь идет о его сподвижниках, и взбесившегося, и решившего показать мне, что он знает.
— Джек! — только и успела крикнуть, и тут тишина взорвалась, и я только отметила периферийным зрением, что он бросился на землю, и сама присела, скрываясь за “Фордом” и отлично понимая, что, как только этот смертоносный монстр покроет еще пару-тройку метров, я окажусь перед стрелком прямо как на ладони — как мишень в тире. И на голову мне полетели осколки стекла, и корпус “Форда” задергался и зазвенел и нырнул вниз, опускаясь на пробитые передние шины, словно падая на колени, и над головой свистело, как тогда, второго января девяносто четвертого года, в арке у японского ресторана. Только здесь весна была, а там зима, и ты шел на них и стрелял, а здесь некому было принять их вызов. И мне следовало бы на корточках перебираться назад, за машину, чтобы не подставляться киллеру — но я так и застыла присев, не двигаясь с места, и уже появился в поле моего зрения длинный синий капот, и поздно было бежать.