Хождение за три мира. Сборник
Шрифт:
На какой-то миг мне показалось, что я увидел знакомое лицо. Мимо неторопливо прошествовал широкоплечий крепыш с кинокамерой. Я узнал и хохолок на лбу, и массив плеч, и чугунный затылок. Неужели Евстафьев из пятой квартиры? Но почему он с кинокамерой? Ведь он и фотоаппарата в руках не держал.
Я вскочил и побежал за ним.
– Простите… – остановил я его, вглядываясь в знакомые черты. – Женька?.. Евгений Григорьевич?
– Вы ошиблись.
Я растерянно моргал глазами: сходство было абсолютным. Даже тембр голоса был тот же.
– А что, похож? – усмехнулся он.
– Поразительно.
– Бывает, – пожал он плечами и прошествовал дальше, оставив меня в состоянии полной душевной смятенности.
Мне все еще казалось, что это розыгрыш, мистификация. Сейчас Женька вернется, и мы будем хохотать вместе. Но он не вернулся.
Когда я потом вспоминал этот день, прежде всего приходило на память это чувство растерянности и смятения и, пожалуй, еще – невыносимого одиночества в городе, в котором каждый камень был знаком с детства и который изменился всего за несколько секунд дурноты. Я мучительно вглядывался в лица прохожих с тщетной надеждой встретить близкого человека. Зачем? Вероятно, он не узнал бы меня, как близнец Евстафьева, а тому, кто узнал бы, что бы я мог ответить?..
Именно это и случилось.
– Сережка! Сергей Николаевич! – окликнул меня невысокий седой человек в замшевой курточке на «молниях». (Этого человека я никогда раньше не видел.) – Поди-ка на минутку.
Я поднялся: меня действительно звали и Сережкой, и Сергеем Николаевичем.
– Есть новость. – Он доверительно взял меня под руку и тихо сказал: – Обалдеешь: Сычук остался.
– Какой Сычук? – удивился я. – Мишка?
– Какой же еще? Один у нас Сычук. Увы!
Мишку Сычука я знал с фронта. Сейчас он работал не то фотографом, не то фотокорреспондентом. Мы не дружили и не встречались.
– Что значит «остался»?
– Как остаются? Он же на «Украине» поехал вокруг Европы. Знаешь ведь…
Я ничего не знал. Но, учитывая ситуацию, изобразил удивление.
– В последнем заграничном порту, подонок, остался. Не то в Турции, не то в Германии: не знаю, как они ехали – в Одессу или из Одессы.
– Подлец, – сказал я.
– Будут неприятности.
– Кому?
– Ну, тем, кто ручался, и так далее, – усмехнулся человек в замше. – Фомич землю роет, к начальству помчался. Ты-то ни при чем, конечно.
– Еще бы, – сказал я.
Незнакомец освободил мою руку и дружелюбно стукнул по спине.
– Ты что-то прокис, Сережка. Или, может, я помешал?
– Чему?
– Творишь… или ждешь кого? А почему ты не в редакции?
Ни к одной редакции я не имел отношения. Разговор надо было заканчивать: в нем накопилось слишком много горючего.
– Дела, – сказал я неопределенно.
– Хитришь, старик, – подмигнул он. – Ну, пока.
И так же исчез из моей жизни, как и в ней появился. Как человек, впервые брошенный в воду, постепенно приобретает навыки пловца, так и я начинал ориентироваться в незнаемом. Любопытство подавляло страх и тревогу. Что я уже знал? Что и здесь у меня та же внешность и то же имя. Что Москва есть Москва, только чуть-чуть другая в деталях. Что есть Одесса, Турция и Германия. Что пароход «Украина», как и у нас, совершает рейсы вокруг Европы. Что я связан с какой-то редакцией и что в этом мире Мишка Сычук тоже оказался подонком.
Поэтому я ничуть не удивился, когда, спустившись к кинотеатру «Россия» – здание это, как я и предполагал, оказалось кинотеатром, – я встретил Лену. Я должен был кого-нибудь встретить, кто знал меня и там и здесь.
Лена шла, как всегда элегантная и, как обычно, рассеянная, но узнала меня сразу и даже, как мне показалось, смутилась.
– Ты? Откуда?
– От верблюда. Ну, что там?
– Где? – удивилась она.
– В больнице, конечно. Ты давно ушла?
Она удивилась еще больше:
– Я не понимаю тебя, Сережа. Ты о чем? Я только три дня в Москве.
Я видел ее сегодня утром у главврача, когда звонил в Институт мозга. До этого мы виделись каждый день или почти каждый день, когда я бывал в терапевтическом. Поэтому я замолчал, мучительно подыскивая выход из явно критической ситуации. Дорога в незнаемое изобиловала ухабами.
– Извини, Леночка, я стал ужасно рассеянным. И потом… такая неожиданная встреча…
– Как живешь? – спросила она, как мне показалось, с какой-то металлической ноткой.
– Да так, – ответил я бодренько, – живем, хлеб жуем.
Она долго молчала, пристально рассматривая меня. Наконец произнесла совсем сухо:
– Странный у нас разговор с тобой. Очень странный.
Я понимал, что она сейчас уйдет и исчезнет единственный шанс закрепиться здесь хотя бы на сутки: едва ли мое вторжение продлится дольше. Надо было на что-то решаться. И я решился.
– Мне надо поговорить с тобой, Леночка. Просто необходимо. Произошло одно событие…
– Какое? – Ее глаза подозрительно сузились.
– Не могу же я говорить на улице… – Я торопливо подыскивал слова. – Ты где… живешь?
Она помедлила с ответом, видимо что-то взвешивая.
– Пока у Галки.
– Это где?
– Ты же знаешь.
Я ничего не знал. Я даже не спросил, у какой Галки. Но мне нужно было, чтобы она согласилась. Мой последний шанс!
– Прошу тебя, Леночка…
– Неудобно, Сережа.
– Боже мой, какой вздор! – сказал я, думая о Лене, которую я знал.
Но это была совсем другая Лена, глядевшая на меня настороженно, совсем не дружески».
– Ну что ж… пойдем, – наконец сказала она.
ВТОРОЙ ШАГ В НЕЗНАЕМОЕ
Мы шли молча, почти не разговаривая. Она, видимо, волновалась, но старалась не показать этого, сдерживалась, может быть даже сожалея о своем согласии. Время от времени я ловил ее обращенный на меня испытующий, подозрительный взгляд. Что она подозревала и чего боялась?
Дом в Старо-Пименовском переулке я узнал сразу. Здесь когда-то жила моя жена, еще до того, как мы познакомились. Кстати, ее тоже звали Галиной.