Хождение за три мира. Сборник
Шрифт:
– Ты серьезно?
– А что? Попахивает авантюркой? Так к этому и отнеслись, между прочим.
– А Заргарьян?
– Что – Заргарьян?
– Идет сейчас в пристяжке с Никодимовым?
– Тебе и это известно? Поздравляю.
– Он тоже физик?
– Нейрофизиолог или что-то вроде. В общем, телепат.
– Что, что?! – закричал я.
– Те-ле-пат, – назидательно повторил Кленов. – Есть такая наука – телепатия.
– Сомневаюсь. Средневековьем отдает. Нет такой науки.
– Ты отстал. Это уже наука. Конденсаторы биотоков и все такое
– Почти, – вздохнул я.
– Если пойдешь в атаку, поддерживаю духом и телом. Все, что выудишь, печатаем. А начинать советую с Заргарьяна. Он и попроще, и доступнее. И парень что надо…
Я поблагодарил и повесил трубку. Информация не выше уровня Зойки. Антимир, телепатия… Надо было звонить Гале для уточнения.
– Это я, сомнамбула. Уже встала?
– Я встаю в шесть утра, – отрезала Галя. – Меня интересует одна деталь твоей одиссеи. Почему ты сказал Ленке, что ушел от жены?
– Я не отвечаю за поступки Гайда. Я хочу их объяснить, – сказал я. – Слушай внимательно, Галина: в чем сущность идеи нейтринного генератора и как связать ее с конденсацией биотоков?
– Никодимов и Заргарьян? – засмеялась Галя.
– Как видишь, я кое-что узнал.
– Чепуху ты узнал и чепуху мелешь. От идеи нейтринного генератора в том виде, как ее сформулировал Жемличка, Никодимов давно отказался. Сейчас он работает над фиксацией энергетического поля, создаваемого деятельностью мозга… Что-то вроде единого комплекса электромагнитных полей, возникающих в клетках мозга. Как видишь, я тоже кое-что узнала.
– Заргарьян – физиолог. Что его связывает с Никодимовым?
– Работа их засекречена. Мне не известны ни ее сущность, ни перспективы, – призналась Галя; – Но так или иначе она связана с кодированием физиологических нейронных состояний.
– Что? – не понял я.
– Мозг, – подчеркнула Галя, – мозг, дорогой мой. Твой Гайд не случайно связал эти имена с Институтом мозга. Хотя… в каком аспекте все это рассматривать… Может быть, это и чисто физическая проблема.
Она задумалась; мембрана трубки доносила ее дыхание.
– Ключ здесь, Сережа, – заключила она. – Чем больше я над этим думаю, тем больше убеждаюсь в этом. Найди их – и ты найдешь объяснение.
Научный поиск кончился, предстоял поиск житейский. Мы начали его с Зойки.
Она тотчас же откликнулась на звонок. Да, она знает и Заргарьяна и Никодимова. Никодимова только в лицо; он похож на сыча и не бывает на приемах. А с Заргарьяном знакома. Даже как-то танцевала на вечере. Он очень интересуется снами.
– Снами интересуется, – повторила Ольга, прикрыв трубку рукой.
– Что?! – закричал я и вырвал трубку. – Зоенька! Это я. Да, да, он самый, ваш тайный вздыхатель. Что вы сейчас говорили о снах? Кто интересуется? Это очень важно!
– Я рассказала ему страшный сон, – с готовностью откликнулась Зойка, – а он ужасно заинтересовался, все расспрашивал о подробностях. А какие подробности – один страх, и только! А он выслушал и сказал, чтобы я приходила к нему каждую неделю и обязательно рассказывала все сны. Ему это нужно для работы. Ну я, сами понимаете, не дурочка. Знаю, какая это работа.
– Зоенька, – простонал я, – попросите его меня принять.
– Что вы, что вы?! – ужаснулась Зойка. – Он терпеть не может газетчиков.
– А вы не говорите ему, что я из газеты. Скажите просто, что с ним хочет увидеться человек, который видит странные сны. И самое странное, что они повторяются, как записанные на пленку. Годами повторяются. Попробуйте, Зоенька, все это ему объяснить. Не выйдет – буду пытаться сам.
Она позвонила через десять минут.
– Представьте, вышло. Он примет вас сегодня после девяти. Не опаздывайте. Он этого не любит, – заговорила она деловой скороговоркой, как у себя в институте. – Он сразу заинтересовался и сейчас же спросил, какая четкость сновидений, степень запоминаемости и так далее. Я ответила, что вы сами расскажете, какая четкость. Я сказала, что вы у нас работаете. Не подведите.
КЛЮЧ
Заргарьян жил на Юго-Западе в новом доме. Он сам открыл дверь, молча выслушал мои объяснения и так же молча проводил в кабинет. Высокий и гибкий, черноволосый, стриженный ежиком, он чем-то напоминал героев итальянского неореализма. На вид ему было не больше тридцати лет.
– Разрешите спросить, – его строгие глаза пронзили меня насквозь, – что привело вас ко мне? Да, да, я знаю: странные сны и так далее… Но почему именно потребовалась моя консультация?
– Когда я все расскажу, ответа на этот вопрос не понадобится, – сказал я.
– Вы что-нибудь знаете обо мне?
– До вчерашнего вечера я понятия не имел о вашем существовании.
Он подумал немного и спросил:
– А что именно произошло вчера вечером?
– Я искренне рад, что мы начинаем разговор именно с этого, – сказал я решительно. – Я пришел к вам не потому, что меня беспокоят сны, не потому, что вы некий Мартын Задека, как, например, считает Зоя из Института информации. Кстати, я не работаю в этом институте, я журналист. – Я тут же подметил гримасу недовольства ка лице Заргарьяна. – Но я пришел к вам и не за интервью. Меня не интересует ваша работа. Точнее, не интересовала. Я еще раз повторяю, что до вчерашнего вечера я даже не слыхал вашего имени, и тем не менее я его записал в бессознательном состоянии в своем блокноте…
– Что значит «в бессознательном состоянии»? – перебил Заргарьян.
– Это не совсем точно. Я был в полном сознании, но я ничего не помню об этом: что делал, что говорил. Меня попросту не было, вместо меня действовал кто-то другой. Вот он и записал это в моем блокноте.
Я раскрыл блокнот и передал его Заргарьяну. Он прочитал и как-то странно, исподлобья посмотрел на меня.
– Почему записано два раза?
– Второй раз это записал я, чтобы сравнить почерк. Как видите, первая запись сделана не мной, то есть не моим почерком. И это почерк не сомнамбулы, не лунатика и не потерявшего память.