Хозяин Фалконхерста
Шрифт:
— А я знаю, — впервые подала голос Софи. — Это был талисман. Когда-то, еще совсем девчонкой, я спросила Драмсона, откуда у него это, и он сказал, что от его отца. Якобы с ним ничего не случится, пока этот талисман будет при нем. Я потребовала, чтобы он отдал его мне, он отказался, я стала просить отца, чтобы он приказал ему, но отец ответил, что вещь принадлежит Драмсону и мне ее не видать. Помню, меня бесила мысль, что у раба может быть что-то такое, чего никак не может быть у меня.
— Драмсон потерял его в ночь своей гибели, — предалась воспоминаниям Августа. — Я подобрала его на следующее утро. Что ж, теперь он твой, Драмжер. Тебе следует всегда носить его. Возможно, в один прекрасный день у тебя появится сын, и
— Появится, и совсем скоро, миссис Августа, мэм. Уж как я обрабатываю Кэнди! Я слушаюсь массу Хаммонда. — Тут он заметил гримасу неудовольствия на лице Августы и поспешно переменил тему. — Спасибо, миссис Августа, мэм. Как я вам благодарен!
Гримаса сменилась улыбкой. Драмжер торопливо покинул комнату. Он едва дождался момента, когда, уединившись в кладовой дворецкого, снял с шеи цепочку и подцепил ногтем крышечку. Хозяйка была права: в медальоне оказались клочки ткани, рассыпавшиеся от одного его прикосновения, и спекшийся кусок грязи. Драмжер потрогал этот кусок пальцем, но он не поддался; тогда он поднес его к ноздрям и понюхал. Запах определенно был, хотя и слабый, и напоминал запах его собственного пота. Он с сожалением захлопнул крышечку и снова повесил медальон на шею. Серебро успело согреться, его прикосновение стало приятным. Надо будет сходить к Жемчужине и спросить о талисмане ее: она должна помнить вещицу, висевшую на шее у его отца.
Он протер поднос фланелью и вернулся на кухню. Брут с Аяксом сидели за столом напротив Лукреции Борджиа и Джубала. Гордый своим приобретением, Драмжер продемонстрировал серебряную цепочку, прервав тем самым оживленный разговор, предшествовавший его появлению.
— Смотрите, что дала мне миссис Августа! — Его очень тянуло похвастаться. — Она сказала, что раньше это принадлежало Драмсону.
Брут с первого взгляда узнал серебряный талисман.
— Так и есть! Отлично помню, что он висел у него на шее, когда мы спали в одной кровати, прямо здесь. — Он указал пальцем на потолок. — Драмсон очень им дорожил. Он рассказывал, что старая миссис Аликс, рабом которой он был раньше, говорила ему, что талисманом владел его дед, а тот привез его из самой Африки. Он был там чуть ли не царем. Медальон будто бы обладает волшебной силой. Драмсон твердил, что погибнет, если с ним расстанется. Так и вышло.
Драмжер спрятал свое сокровище на груди.
— О чем вы тут болтали?
— Я втолковывал им, что началась настойщая война, — возобновил свою речь Брут. — Север пошел войной на Юг, а все из-за нас, негров. Север считает, что мы должны быть свободными людьми, как белые. Юг собирается отделиться от Севера. У нас будет новая страна. Мы не позволим этим янки помыкать нами!
Драмжер припомнил подобранную утром листовку, на которой могучий негр рвал свои цепи. Ему самому никогда не приходилось томиться в цепях, поэтому он не очень-то понял смысл рисунка. И почему такой сыр-бор развели вокруг этой самой свободы? Он никогда не осознавал своей неволи. Знал, что принадлежит массе Хаммонду, и точка.
— А что это значит — «свобода»? — Он посмотрел на Брута. — Вот ты, Брут, хочешь стать свободным?
— Ни капельки! Очень надо вкалывать на хлопковой плантации задарма! Сейчас-то я знать не знаю никакого поля, а стану свободным, так придется самому выращивать картофель, бататы да еще сажать хлопок и ходить за свиньями. И при этом жить в крохотной хижине. Нет, сейчас мне гораздо лучше. Не хочу я быть свободным, хочу принадлежать массе Хаммонду и жить здесь, в Фалконхерсте.
— А может, кто-нибудь из парней и девок, которых отправили в Новый Орлеан, хотел бы свободы? — упорствовал Драмжер, который никак не мог забыть негра на листовке.
— Фалконхерстские негры никогда не жаловались на судьбу, — усмехнулся Брут. — Все мужчины только и ждут, когда их продадут, не в этом году, так в следующем. Всякому хочется поработать
Лукреция Борджиа горделиво выпрямилась.
— А я — негритянка массы Хаммонда. Мне скоро стукнет восемьдесят, и я хочу помереть как негритянка массы Хаммонда. Один раз он меня продал, а я взяла и вернулась к нему. Не знаю, что бы со мной было, если бы я оказалась где-нибудь еще. Никуда не хочу! И свободной быть не желаю! Если явится белый и объявит меня свободной, я наброшусь на него с кулаками.
— Я тоже не хочу становиться свободным, — взял слово Аякс, убедительно кивая в подтверждение своих слов. — Всегда был здесь, здесь и останусь. Мне в конюшне любая лошадь как родная. Конюшня — мое владение. Негры, которые туда приходят, слушаются каждого моего слова. Масса Хаммонд назначил меня старшим по конюшне. Я там главный человек.
— И мне здесь нравится, — признался Джубал. — Хороший дом, добрый хозяин, верный друг — Драмжер.
Аякс подмигнул Бруту, Брут подмигнул Аяксу.
— Мы с Брутом — тоже твои добрые друзья, разве нет, Джубал?
Джубал улыбнулся.
— Все вы мои друзья. Я вас всех люблю.
— Не хочу быть свободным негром! — подытожил Драмжер.
— А я хочу!
Все обернулись на Кэнди, которая, стоя в дверях кладовой, размахивала найденной Драмжером листовкой.
— Невежественные ниггеры, вот вы кто! А мне не хочется здесь оставаться! Что тут, медом намазано? Я, скажем, мечтаю о свободе, мечтаю возвратиться в Новый Орлеан. Там у меня было бы желтое атласное платье, большая карета, запряженная четверкой. Я бы ездила в оперу, по магазинам. Купила бы себе бриллиантовые серьги! Роскошно одевалась бы, жила в большом доме, где мне прислуживала бы толпа негров. Они бы обращались ко мне: «Мисс Кэнди, мэм», — а тех, кто не мог бы этого выговорить, я бы учила плеткой. Они все попробовали бы у меня плетки, просто для острастки. Моей каретой правил бы молодой негр, за столом мне прислуживал бы высокий мулат, негритянка помогала бы краситься. Лопала бы трижды на дню с белого фарфора с розочками, серебряными приборами. И туфельки у меня были бы атласные, алые, на высоком каблучке. Хочу быть свободной, а как же! Не всю же жизнь гнуться перед белыми. Я ничуть не хуже их!
Лукреция Борджиа неуклюже встала из-за стола, медленно прошлась по кухне с обманчивой улыбкой. Подойдя к Кэнди, она с наслаждением занесла руку. Годы не лишили Лукрецию Борджиа силы: она отвесила девушке такую звонкую оплеуху, что та рухнула на пол. Драмжеру пришлось ее поднимать.
— Пускай мечтает о свободе, что тут такого? — крикнул он Лукреции Борджиа.
— Лучше пускай держит за зубами свой дерзкий язык! Здесь не место болтать о таких вещах! В моей кухне!.. Желтое атласное платье? Как бы не так! Скоро она станет брюхатой. Уж я слышу, как скрипят по ночам пружины в вашей кровати — уснуть нельзя! Хороша же она будет в желтом атласном платье поверх здоровенного брюха!
Кэнди рыдала, Драмжер утешал ее, как мог:
— Кэнди, детка, никто не помешает тебе мечтать о свободе. Только не говори об этом Лукреции Борджиа.
— Обязательно нажалуюсь на нее миссис Августе! — Лукреция Борджиа занесла руку для новой оплеухи. — Она расскажет все массе Хаммонду, а уж тот ее взгреет! Всю шкуру со спины спустит! Вот попробует кнута — тогда не будет кричать о бриллиантовых серьгах.
Кэнди стало страшно. Она поняла, что наболтала лишнего. Вырвавшись из объятий Драмжера, она бросилась к Лукреции Борджиа, обняла ее, стала целовать, заискивающе приговаривая: