Хозяин Фалконхерста
Шрифт:
У конюшни Хаммонд остановил лошадей и обернулся к Драмжеру.
— Скажи Большому Ренди, чтобы он оседлал для тебя мула. Потом сделаешь вот что: поскачешь в Бенсон, останавливаясь по пути у каждого дома. Подходи к кухонной двери и вежливо спрашивай хозяина. Если его не окажется, проси надсмотрщика. И передай следующее: мол, масса Хаммонд Максвелл шлет господину выражение своего почтения и предлагает ему и мужчинам из его родни встретиться с ним в бенсонской таверне, скажем, — он полез в карман за часами, — в три часа дня. Не забудь сказать, что дело крайне важное. Все запомнил?
— Запомнил, масса Хаммонд, сэр, — ответил Драмжер уже с земли. — Вот как я буду говорить. — Он поклонился, будто обращаясь к незнакомцу. — Масса Хаммонд Максвелл шлет вам, сэр, заверения своего почтения
— Сойдет, — сказал Хаммонд. — Поезжай. Когда окажешься у массы Гейзавея, скажи ему, что я попросил накормить тебя и захватить в Бенсон. Выпишу-ка я тебе пропуск, не то тебя станут останавливать патрули. Патрульным передашь то же самое, что господам плантаторам. Я хочу собрать в Бенсоне всю округу. Вернувшись в Большой дом, я отправлю с тем же поручением Брута, но в другом направлении. Ну, не мешкай!
Хаммонд подал слуге клочок бумаги с несколькими наскоро нацарапанными строчками. Драмжер исчез в конюшне и вскоре выехал оттуда на муле.
Оказавшись в одиночестве на дороге, Драмжер испытал неведомый ему доселе восторг свободы. Масса Хаммонд дал ему ответственное поручение. Даже не зная, о чем, собственно, идет речь, он гордился доверенной ему ролью курьера. Поручение было каким-то образом связано с белым узником карцера — в этом Драмжер не сомневался, — но суть оставалась неизвестной. «Аболиционист» — так они называли белого! Значит, он хочет освободить всех рабов. А что, неплохая штука — свобода! Ему бы понравилось поступать по собственной прихоти: спать допоздна, лакомиться на завтрак яичницей с ветчиной, иметь под рукой целую вязанку девок, чтобы забавляться с любой, с какой захочется, владеть имением, вроде Фалконхерста, иметь негра, который наигрывал бы ему на банджо, и еще одного, который прислуживал бы ему за столом.
Однако у медали существовала и обратная сторона: он лишился бы и массы Хаммонда, и миссис Августы, и Большого дома, никто больше не заботился бы о нем, не присматривал, не указывал, как поступить. Ему не к кому было бы тянуться, некого любить, некого уважать. Такая перспектива не вызывала у него воодушевления. В Фалконхерсте ему было спокойно: рядом находились масса Хаммонд и миссис Августа, всегда готовые его защитить. Кэнди делила с ним ложе, Лукреция Борджиа сытно кормила три раза в день, в том числе яичницей с ветчиной на завтрак, если ему этого сильно хотелось. Стоит Кэнди понести от него, как масса Хаммонд даст ему другую женщину, потом еще и еще. На что ему сдалась свобода? Нет уж, так, как сейчас, гораздо лучше! Ведь он не трудится на плантации от рассвета до заката. Это пусть рабы с плантаций бунтуют и требуют свободы, если им это нравится. Он — другое дело: он — Драмжер из Фалконхерста, а это самое завидное положение, в котором только может оказаться чернокожий. Личный слуга массы Хаммонда Максвелла Драмжер! Разлюбезное дело!
Он остановил мула у поворота на Твитчелл. Это имение не годилось Фалконхерсту и в подметки, но Хаммонд велел предупредить всех белых, а Джед Твитчелл был белым, поэтому Драмжеру пришлось тащиться по пыльной дорожке и огибать линялый дом. Одноногий раб в драных штанах из мешковины, с торчащим из одной штанины деревянным протезом, подозрительно посмотрел на него из двери конюшни и важно, как и подобает обращаться к незнакомцу на своей территории, окликнул:
— Ты кто, негр? Куда торопишься?
— Когда обращаешься к знатному цветному, изволь прибавлять «сэр», черномазый! — огрызнулся Драмжер, уверенный, что принадлежность к Фалконхерсту спишет любую грубость. — Не твое дело, куда я спешу.
У задней двери господского дома он спешился, перебрался через лужу, образовавшуюся от выплескиваемых из кухонной двери помоев, и поднялся на запущенное заднее крыльцо, где спал, привалившись спиной к стене, небритый мужчина, высунувший на солнце босые ноги. Не смея будить белого, Драмжер негромко постучал по опорам, поддерживавшим провалившийся козырек. Стук не разбудил спящего, зато произвел переполох: из двери выпорхнули две курицы, следом за которыми
Драмжера едва не стошнило от мерзкого запаха, которым потянуло из распахнувшейся двери, однако он вежливо поклонился, как его учили, и повторил послание Хаммонда слово в слово. Женщина, судя по всему, мало что поняла из его слов, однако на нее произвел впечатление облик фалконхерстского слуги и его безупречный наряд. Она поспешно ткнула спящего длинным желтым ногтем большого пальца ноги.
— Очнись! К нам прислали негра из Фалконхерста с посланием от мистера Хаммонда Максвелла. Да очнись же ты! — Она подождала, пока небритый подаст признаки жизни, и, когда тот стал протирать глаза, велела Драмжеру: — Повтори ему, что говорил мне.
Драмжер повиновался, после чего, к своему удивлению, получил от небритого устную благодарность и приглашение перекусить в кухне. Там стояла такая нестерпимая вонь, что он вежливо отклонил предложение, снова поклонился мужчине и женщине и поскакал прочь, угрожающе взглянув на раба, выглядывающего из двери конюшни, и посоветовав ему:
— Лучше держи язык за зубами!
Фалконхерст отделяли от городка Бенсон всего несколько миль, однако Драмжеру пришлось побывать в дюжине имений, почти все из которых были немногим лучше хозяйства Твитчелла. В усадьбе Джонстонов с белыми колоннами посланца пригласили в кухню выпить стаканчик пахты. Дверь в столовую оказалась открытой, и Драмжер увидел вопиющие признаки бедности: протертые стулья, грязную скатерть, мух, кружащихся над растаявшим маслом в масленке; вся обстановка свидетельствовала о нужде, что особенно бросалось в глаза в сравнении с безупречной опрятностью Фалконхерста. Плантацию Джонстон Оукс постиг крах из-за истощения когда-то плодородных почв; однако Джонстоны продолжали считать себя местной знатью, поэтому все мужчины семейства в составе отца и пятерых взрослых сыновей быстро собрались и последовали за Драмжером в Бенсон. Оказавшись в городке, он застал там внушительное собрание мужчин, расхаживающих вокруг таверны.
Проскакав через городок, Драмжер достиг плантации Гейзавея и там тоже застал уже знакомую картину: облупившаяся краска, провалившиеся крыши, все признаки сползания от достатка к нищете. Большой дом стоял среди неухоженного сада, что свидетельствовало о том, что в хозяйстве не хватает рабочих рук, чтобы заниматься второстепенными делами; позади дома теснились многочисленные невольничьи хижины, грозящие развалиться. Негры, попавшиеся Драмжеру на глаза, были либо стариками, либо малорослой молодежью — разительный контраст с гладкими молодыми самцами Фалконхерста. Сам Льюис Гейзавей, мужчина одних лет с Хаммондом, почти не отличался от деревенщины Твитчелла: на нем были такие же домотканые штаны и рубаха; впрочем, гостеприимство здесь поддерживалось на прежней высоте, и Драмжера попотчевали остатками с господского стола.
В Бенсоне они застали еще более внушительную толпу. В центре, среди десятков голов, Драмжер узнал Хаммонда, сидевшего на коне рядом с телегой аболициониста, в которой находился сам нарушитель спокойствия. Хаммонд краснобайствовал перед толпой:
— Познакомьтесь: чистопородный, смердящий скунс! — выкрикивал он. — Этот ничтожный человечишко притащился с самого Севера, чтобы рассказать нам, что наши негры лучше нас. Послушать его, так они — тоже люди! По его словам, они — точно такие же, как мы, разве что другого цвета. А что он знает о неграх? Мы-то прожили с ними всю жизнь и знаем их лучше, чем любой умник с Севера. Вот я и спрашиваю вас, господа хозяева негров: кто-нибудь из вас согласен, что негры — человеческие существа? Я, к примеру, выращиваю негров с тех пор, как себя помню. Я хорошо к ним отношусь. Нет ничего лучше на свете, чем славный молодой чернокожий или миленькая негритянка. Прямо здесь, в Фалконхерсте, у меня живут самые лучшие негры во всей Алабаме, но ни один из них — не человек. Ни разу не видел негра, который был бы человеком. Назвать негра человеком — все равно что назвать человеком лошадь. Негры это негры, а белые — белые, как лошади — лошади, а собаки — всего лишь собаки. Я прав?