Хозяин музея Прадо и пророческие картины
Шрифт:
Я поспешил к нему и, обогнув по пути рабочих, которые тащили осыпавшуюся новогоднюю елку, невесть откуда взявшуюся, очутился рядом.
— Добрый день, доктор. Рад, что мы снова встретились.
Фовел ответствовал легким поклоном. Он не очень обрадовался, увидев меня.
— Я думал, вам не нравится, когда вокруг много людей, — добавил я.
Маэстро еще помедлил секунду, прежде чем ответить, а затем, точно пробуждаясь от долгой летаргии, промолвил:
— Тебе следовало бы знать, что одиночества возможно достигнуть лишь двумя способами: когда вокруг никого нет или среди толпы.
Я не уловил в его словах
— Давно тебя не видел, — заметил он.
— Я уезжал.
— В таком случае, полагаю, ты не терял времени зря и обдумал, о чем мы с тобой говорили. Наверное, у тебя даже появились интересные вопросы ко мне?
— У меня их множество, доктор. Вы не возражаете, если… — Я указал на магнитофон.
Фовел перестал разглядывать пол и с осуждением посмотрел на устройство. Он махнул рукой, и я подчинился, опустив магнитофон в карман куртки.
— Доктор, теперь меня особенно волнует один вопрос, который мне неловко задавать.
— Мир принадлежит отважным. Дерзай. Это останется между нами.
Тень улыбки, почти неуловимая, скользнула по суровому лицу моего собеседника. Фовел поднял свой массивный подбородок, и в углах губ наметились симпатичные ямочки. Выражение лица доктора показалось вдруг таким земным — близким и понятным, что на мгновение меня охватило чувство, будто я могу чистосердечно во всем ему признаться.
— Так что же? — произнес он. — Что тебя смущает?
— Не поймите меня превратно, доктор, но вы изучили музей досконально, как никто иной. Не знаете ли вы, нет ли в Прадо привидений?
Я начал прощупывать почву, соблюдая осторожность. Благоразумие одержало верх, хотя я умирал от желания спросить напрямик: «Вы призрак, доктор?», или «Вас, случайно, зовут не Теодосио Вестейро Торрес?»
— Привидений?
— Да. Может, кто-нибудь умер тут, а потом…
Доктор смерил меня пронзительным взглядом, будто понял наконец, о чем я его спрашивал.
— Я не предполагал, что ты интересуешься подобным.
Я кивнул, почувствовав, как на меня повеяло холодом — дружелюбие маэстро исчезло. Луис Фовел повернулся на каблуках и с возгласом: «Иди за мной!» — ринулся сквозь окружавшую нас толпу.
Я повиновался. Путь наш оказался коротким. Из галереи итальянской живописи маэстро направился в конец соседнего зала. К моему изумлению, он по-прежнему не обращал внимания на туристов и детей, сновавших в разных направлениях. Неожиданно в поле нашего зрения остались лишь три прекрасные картины в окладах, покрытых искусной резьбой. Будь они лучше освещены, я принял бы их за окна, распахнутые в рощу, в восхитительный мир, безмятежный, погруженный в тихие воды покоя.
«Панно Боттичелли», — мелькнула у меня мысль.
Тот, кто хотя бы раз посетил музей Прадо, наверняка видел это произведение. Речь идет о трех изумительных досках одинаковой величины. В композициях значительное место было уделено тому, что в конце XV столетия считалось новшеством, новаторством в живописи — пейзажу. Сосновый бор на берегу Средиземного моря служил фоном и декорациями для сцены охоты. Центральным персонажем являлась нагая женщина, убегавшая от всадника. Три панно были единственными работами из наследия автора «Весны», которыми располагал музей Прадо. Я знал, что в фонды музея они поступили накануне гражданской войны в Испании, когда Франсеск Камбо, каталонский политик-консерватор и коллекционер, передал их в дар собранию, признавшись, что «они изменили мое мироощущение и поселили в глубине души незамутненную радость». И он хотел, чтобы такие же чувства пережили все испанцы, увидев картины. Доски мне запомнились из-за этой красивой истории.
По той же причине я много раз останавливался около них и внимательно разглядывал. И теперь поразился, что маэстро привел меня к ним.
— Вот, изволь, — произнес он, указывая на первую из панелей. — Единственное привидение, которое встречается в музее Прадо.
Наверное, я выглядел ошеломленным. Сколько ни смотрел на доски — а я мог описать их до мельчайших деталей, — ничто в них не наводило на мысль о неприкаянной душе. Фовел заметил мою растерянность.
— Экскурсоводы никогда не упоминают, что на трех панелях представлена фантасмагория, явление призрачных сущностей, — шепнул он, — однако именно это на них изображено. Три сцены ужаса, навеянные одной из сотни новелл «Декамерона», написанного Боккаччо около 1351 года.
— Новеллой? О привидении? Как у Диккенса?
— Да. Поучительный рассказ, подобный историям, сочиненным Диккенсом через пятьсот лет. Только новелла, которая легла в основу сюжета сих панелей, называется «Ад для жестоких возлюбленных» и включает одновременно тему появления призраков в назначенный час, темы проклятия и возмездия.
Я покосился на ближайшую пояснительную табличку. Служители музея дали циклу общее название «Настаджо дельи Онести». И не упомянули об адских муках и возлюбленных. Я заподозрил, будто доктор пытается уклониться от моего вопроса: он намеренно привел меня к чудесным панелям, чтобы перевести разговор на них. Однако я ошибался. Маэстро говорил совершенно серьезно. На картинах действительно были призраки.
— Главный герой цикла — молодой человек в серой тунике, красных штанах и желтых сапогах, он присутствует на каждой панели. На первой из них он изображен даже два раза. Видишь?
— Он и есть призрак?
— Нет! — Фовел рассмеялся. — Немного необычно, конечно, копировать несколько раз образ в одной композиции, но подобный прием не обязательно подчеркивает его потустороннее происхождение. Скорее это является знаком.
— Каким?
— Если ты заметил повторяющийся персонаж на какой-то картине, не сомневайся, что в произведение заложено некое послание. То есть картина рассказывает историю почти как комикс. В точности, как на этих полотнах, персонажи появляются снова и снова, продолжая сюжетную линию.
Я вспомнил повторение персонажей на фреске «Афинская школа», которое мы обсуждали у Лючии Бозе, но предпочел воздержаться от комментариев.
— Юношу в тунике зовут Настаджо, — продолжил Фовел. — Из повествования Боккаччо следует, что родовитый богатый юноша долгое время добивался благосклонности девушки. О ней нам известно, что она была дочерью знатного человека Паоло Траверсари. Вопреки обычаям эпохи девушка предпочла отвергнуть нежные чувства юноши. И в левой части первой картины изображено, как Настаджо, охваченный отчаянием из-за ее отказа, нашел прибежище в сосновом бору, намереваясь распроститься с жизнью. Взгляни на юношу: он подавлен, убит горем и готов свершить безумство.