Хозяин тайги

Старжинский Н.

Вот послушайте лучше, как я его на место поставил. Век будет помнить! — Отпустив по адресу Гжибы несколько нелестных слов, Фома рассказал, как, проходя однажды по лесу невдалеке от деревни, услышал сердитый голос охотника, который ругал кого-то на чем свет стоит.

Вышел Фома на полянку и видит: стоит Гжиба возле красивой кудрявой липки, а кругом него ободранные деревья. Видно, лыко драл: топорик у него за поясом, и липовая кора горкой громоздится в стороне.

— А возле него, братцы, девочка-китаяночка, сиротка, — рассказывал Фома.

— Ну-у, и как? Ведь это Настя, значит,

была, — взволнованно заговорил Миша, приподнимаясь. — Это он на нее кричал? За что же?

— А вот слушай дальше. Обхватила она, сердечная, руками деревцо и твердит: «Не дам! Моя липка!» А Гжиба на нее: «Уходи, такая-сякая!» И гляжу, волосенки ее на кулак наматывает, чтобы от липки девчонку оттащить. Тут я не вытерпел. Выхожу из-за дерева. «Не трожь, — говорю, — дите! Нашел, на ком силу свою показывать!» А он дерзко так глазищами в мою сторону повел, будто ножом полоснул.

— Да, да, он умеет так, — подтвердил Миша, вспоминая встречу с Гжибой на берегу реки.

— «А ты, — говорит, — откеле свалился? Хочешь битым быть?» — «Это, — говорю, — еще неизвестно, кто бит будет, а только за слабого да за обиженного всегда заступлюсь». Да и пошел на него, а сам по дороге рукава засучиваю. «Эх, — думаю, — была не была, пострадаю за униженных и оскорбленных». И что бы вы думали! Устыдился. И лыко бросил. Так и пошел, слова не сказав.

— Ай да Фома! Ну, молодец! — воскликнул Миша. — Вот ты, значит, какой!

Он пытливо заглянул возчику в лицо.

— А ты, часом, не врешь?

— Да нет, что ты! Не сойти мне с этого места!

— Ну ладно, при случае напомню Гжибе про его поступок.

Фома сокрушенно вздохнул:

— Зачем же человека расстраивать, глаза ему колоть?

— Ладно, не буду глаза колоть! — Миша отвернулся от Фомы. — У меня, Владимир Николаевич, есть проект, давно хотел с вами посоветоваться.

— Что-нибудь насчет тайги?

— Да, это касается тайги и вообще всех пространств, которые еще мало заселены. — Миша перевел дыхание, как бы собираясь с силами. — Вот если бы объявить широкое переселение в Сибирь, пригласить к нам Из других стран всех угнетенных, всех задавленных кабалой, погибающих от бесправия, голода… — Миша задумался, не закончив фразы. Он представил себе на минуту бескрайние, дремучие, никем еще пока не заселенные пространства Сибири: вместят ли они всех жаждущих освобождения и земли?

— Ну и что тогда? — поинтересовался Кандауров, беря трубку в кулак и пряча улыбку.

Миша с беспокойством взглянул на землемера.

— Думаете, ничего из этого не выйдет?

Кандауров выразительно покачал головой.

— Не нужно этого, — сказал он, — это будет неправильно.

Миша вздохнул.

— Значит, не согласны? Жаль. А мне казалось, что это дельная мысль. Считаю, что нам нужно привлекать сюда как можно больше людей правдивыми рассказами о богатствах тайги. Вот если бы я сумел так же красочно и ярко описать наш Дальний Восток, как это сделал по отношению к Дальнему Западу Лонгфелло! Помните его стихи?

Всех зверей язык узнал он, Имена их, все их тайны: Как бобер жилище строит, Где орехи белка прячет, Отчего резва косуля; Часто с ними вел беседы, Звал их: «Братья Гайаваты».

— Здорово, правда? — Миша тряхнул головой, весь раскрасневшись от удовольствия.

— Братья Гайаваты? — переспросил землемер, с усмешкой глядя на практиканта.

— Да, — подтвердил Миша. — А что?

— Если верить Лонгфелло, Гайавата звал братьями и американских колонизаторов. Вот они и дали волю своим «братским чувствам»! Теперь потомков Гайаваты там только в музеях показывают. Правда, видел я одного такого, случайно уцелевшего, на улице города в штате Делавер.

Кандауров незадолго до революции бежал из царской ссылки в Америку и скитался там год или два. Но рассказывал он об этом неохотно и мало. Видно, жилось ему там хуже, чем в ссылке. Ну-ну, и что же? — заинтересовался Миша. — Чем ои занимался, этот потомок Гайаваты?

— Шнурками и трубками торговал на улице, — невозмутимо пояснил землемер. — Смотрю, жалкий, сгорбленный бродяга с потухшим взглядом. Разговорился с ним, оказалось — индеец, ирокез… Правда, трубки у него были забавные… самой необыкновенной формы…

— Так вот откуда у вас «смерть комарам»! — Миша впился глазами в трубку, с которой никогда не расставался землемер. Трубка как трубка, но если приглядеться, то кажется, что это птичья лапка с пальцами, собранными в комок. — Тонкая работа! Искусный мастер, видно, вырезал ее. О-о-о! Настоящая индейская трубка!.. — Миша покачал головой и укоризненно причмокнул. — И вы до сих пор молчали о ее происхождении!..

— Но вот же ты узнал все-таки об этом. — Глава землемера потемнели. Он сердито кашлянул. — Индейца того давно уже к в живых нет, а подарок его не угасает, горит…

— А вы знаете, товарищи, — сказал вдруг Миша, поднимаясь на локтях, — что рассказывают в деревне об американцах-интервентах?

— Это ты про склад, верно? — вмешался молчавший до того Панкрат.

— Да, да… Ты тоже слышал? Понимаете, Владимир Николаевич, — горячо заговорил Миша, — ходят слухи, что где-то в тайге запрятали интервенты немало оружия. Видно, надеются еще сюда вернуться, тогда, мол, оно и пригодится. Пусть сунутся только!..

— Ну, ладно, что об этом толковать, — сказал с неудовольствием землемер. — Кончайте разговоры, спать пора. — Он выколотил трубку о донышко котелка и сунул ее в вещевой мешок, служивший ему подушкой. — Туши свет, Миша! Зря время дорогое тратим.

«Что это с ним? — подумал Миша о Кандаурове. — Почему он рассердился?»

3

Разговоры умолкли. Рабочие устраивались поудобнее на ночлег.

— Кто это ходит там? — прошептал вдруг Панкрат, который давно уже к чему-то прислушивался. Он схватил дробовик и выбежал наружу. Кандауров и Миша последовали за ним.

— Тише! — погрозил им Панкрат. — Кто-то ходит по лесу.

— Гжиба, наверно, — сказал Кандауров, кивнув в сторону костра: — видишь, нет его.