Хозяин тайги
Шрифт:
Кандауров промолчал, глаза его сузились. Казалось, он обдумывает сказанное Гжибой.
— Я вот разговор ваш слышал, — продолжал охотник. — Жалуется недотепа, а чего жалуется? Пустое дело, и народ пустой. — Гжиба отложил работу и вдруг с силой ткнул шилом в колоду, на которой сидел. — До чего пустой народ! Гнус людской, шалопуты. Смотреть тошно.
Глаза Гжибы странно блестели. Он поднялся во весь рост.
— Ты чего ерепенишься? — опросил землемер, с любопытством глядя на охотника. — Я сам знаю, каков Фома.
— Тогда зачем подачку ему даешь?
— Нет, Гжиба, ты не прав. — Глаза землемера утратили теплоту. — Трудящийся человек достоин уважения, даже если у него и есть некоторые недостатки.
— Так это разве трудящийся? — с презрением прогудел Гжиба.
— А как же! Фома честно выполняет свое дело. А то, что он не хочет мириться с неуважительным отношением к себе, — это хорошая черта. Никому в нашей стране не позволено попирать человеческое достоинство ее граждан. Только человек с низменной душой способен незаслуженно обидеть другого.
— Неподходящие вы люди для тайги, — проговорил Гжиба, не слушая землемера. — Фома — это так… мусор, не человек. Об нем и говорить не стоит. Ну, а остальные? Практикант твой — несурьезный какой-то: все разговоры разговаривает. А Петр боязлив. Звал я его с собой на волков, отговорился: «Некогда, — говорит, — письмо домой пишу». Тоже мне дело! Письмо! А еще селиться здесь удумал, да и не один, всей деревней. Ну, не знаю, как его тайга примет. Был бы я царь лесной, всю бы тайгу дыбом поставил, а таких людей сюда не допустил! — Гневный огонь все ярче разгорался в диковатых глазах охотника.
Фома, опасливо выглянувший из палатки, снова юркнул в нее.
— Зверей бы на них натравил, огнем опалил!..
Кандауров слушал, не перебивая. Потом спокойно заключил:
— Так бы и было, если бы да кабы… Но цари-то — и лесные, и земные, и небесные — в отставку вышли, а потому вот и ты не препятствуешь нам, а помогаешь. И не хочешь, может быть, а помогаешь… Любопытно тебе, что мы за люди, верно? Ну вот. — Кандауров насмешливо прищурился, пристально, с глубоким интересом всматриваясь в замкнутое, хмурое лицо охотника, и закончил тоном приказа: — А дразнить Фому категорически запрещаю. И о практиканте и о Петре неверно говоришь. Ты их еще не знаешь!
— Не знаю! Ну что ж, присмотрюсь я еще, погожу уходить. Только помни, землемер: надоест к вам присматриваться, макну рукой и уйду. А если я от вас уйду, то и вы лучше из тайги уходите. Добром предупреждаю!..
Гжиба сверкнул глазами и, что-то бормоча, ушел в палатку.
4
Небо хмурилось, ждали снега. А в бессолнечные дни, глубокой осенью, сурова, неприветлива тайга. Багровая листва кажется черной. Сумрачно и тихо под высокими соснами. Молчат птицы. Слышен только стук дятла. Низкие тучи нависают над деревьями.
Поднявшись чуть свет, позавтракав и вооружившись геодезическими инструментами, топорами, лопатами, отряд отправился отводить усадебные места.
Землемер шел впереди своим легким, быстрым шагом, жаким мог пройти километров двадцать не уставая.
— Ну и ну! — сказал Петр, догоняя Кандаурова. — Вот это, скажу вам, участочек! Чего только тут нет! Хороший участок я выбрал! — Лицо Петра сияло, он раскраснелся от быстрой ходьбы. — А какие луга, озера!..
Землемер с удовольствием смотрел на радостное лицо старшего рабочего.
— Вот и переселяйтесь скорее!
— Этой же зимой начнем строиться. Золото — не земля… А такого, Владимир Николаевич, и не видал никогда. Что за диковина? — Петр подал Кандаурову кусок пушистой, очень легкой коры. — Хоть шубу из нее шей. — Он смеялся и радостно повторял: — Дери с дерева и шубу шей.
— Бархатное дерево, — пояснил Кандауров. — Где ты его нашел?
— А я в падь опускался. Гляжу, стоит там деревцо, аккуратненькое, словно девушка, в меха одетая…
— В какую падь?.. В эту? Знаешь, как она называется? Мерзлая падь, — сказал землемер.
Они шли сейчас вдоль оврага, у которого не так давно землемер сидел с Настей. Но сегодня обширная поляна выглядела хмуро, неприветливо, а лощина, заросшая орешником, имела совсем зловещий вид.
— Мерзлая? — переспросил Петр. — Ну что ж, и Мерзлую освоим, и Мерзлая в хозяйстве пригодится.
— А Настя почему-то ее не любит, — вспомнил землемер. — Говорит, плохое место.
— А у нас не будет плохих мест. Каждому овражку найдем свое применение. — Петр осмотрелся. — Богатство, приволье какое! Заживем мы здесь! — Он то и дело сворачивал с тропинки, внимательно глядя под ноги, мял землю между пальцами, исследовал старые пни, рассматривал увядшие листья.
— Цветочки собираете? — послышался голос.
Они оглянулись. Их догонял Гжиба.
— А ну-ка, пойдем со мной! Вот я местечко тебе укажу… — обратился он к Петру, загадочно усмехаясь. — Жив останешься, век будешь помнить.
Гжиба тянул Петра в лощину, туда именно, куда не пускала землемера Настя.
— Да ничего, — сказал Петр, видя беспокойство землемера. — Что я, маленький?
Гжиба и Петр опустились по крутому склону и стали пробираться среди орешника.
— Интересуешься? — спросил Гжиба и указал Петру на лужайку, которая просвечивала сквозь кусты. — Ты там проверь землицу. Землица-то с фокусом. Сумей его раскусить.
Петр покосился на охотника, ему не понравился пренебрежительный тон Гжибы. Но лужайка заинтересовала его: она заросла пыреем и казалась ржавой, обгоревшей под солнцем.
— А что? — опросил Петр. — Хорошая земля?
— А вот определи, цветошник.
Петр смело перебежал прогалину, сделал шаг-другой по лужку — и вдруг земля ушла у него из-под ног. От неожиданности он вскрикнул, присел и раскинул руки, цепляясь за траву.
Земля ходуном ходила под ногами, но он не тонул: тонкий пласт почвы, в котором переплелись корни многолетних растений, держал его, хотя и прогнулся под тяжестью. Петр колыхался в яме, а кругом него земля вздувалась бугром, как тесто.