Хозяин тайги
Шрифт:
— Послушай, Фома, здесь что-то не так. Ты путаешь, — обратился к возчику землемер. — Видишь, возле склада много золы, и земля, как раскрытая книга, — все понятно грамотному человеку. Утром ты подмел здесь и вот смотри: кроме тебя, никто не подходил к складу.
Фома обошел вокруг погребка, с недоумевающим видом пожал плечами.
— Ну, я там не знаю насчет следов. А ваших консервов я не брал. Тоже скажете!.. — Он обиженно засопел. — Может, Гжиба еще прошлой ночью ваял, пока мы в палатке были. Сами позвали его ночевать. Вот он и воспользовался. Положил себе в мешок и ушел. А мне глаза отвел. Он на все способный.
— Подожди-ка! Ведь ты обнаружил пропажу не вчера, а сегодня днем. Как же он мог прошлой ночью взять?
— Ну что ж, заметил-то я сегодня, это верно, только это ни о чем не говорит, потому как вчера я не лазил в погреб. Я оттуда продукты раз в два дня достаю. Бревна тяжелые, что же, прикажете надрываться? Выходит, ночью он и взял, отвалил аккуратненько заслон и снова привалил. Я вчера утром ничего и не заметил, подмел вокруг, вот они, следы-то его, и пропали.
А вечером, перед оном, расстроенный Фома снова — в который раз — рассказывал о том счастливом, но, увы, коротком периоде своей жизни, корда он был самым богатым человеком на сто верст в окружности. Рыская с другими старателями по тайге с деревянным лотком под мышкой и котомкой за плечами, он вдруг напал на сказочную золотую россыпь. Целую неделю удачливые старатели буквально загребали золото лопатой. Вот жизнь началась!
В их жалкий шалаш явился собственной персоной таежный богатей, скупщик золота, и принялся угощать спиртом, вином, одаривать всякими диковинными вещами. Как это он только пронюхал об их удаче?
— Хорошо пожили! — хвалился Фома. — На всю жизнь память!
Но кончилось все очень быстро. Через две недели они спустили пронырливому скупщику не только намытое в этом счастливом месте, но и добытое прежде. В Общем, уплыло от них все золото, скопленное в течение целого года лишений, поисков и каторжного убийственного труда.
«Ничего, — думал Фома, — еще набреду на такой же тайник». Но никогда уже больше не находил он заповедного места.
— Да, бывает, — подтвердил Саяпин. — Говорят, вот так же с Силантием получилось. После Того он и пить начал.
— Сохранил бы то золото, всю бы жизнь в богатстве провел и у вас бы здесь не работал, — бурчал Фома, — а то, туда же, попрекают консервами, будто я их взял. А на что они Мне!..
ВОЛЧЬЯ ЯМА
1
В последнее время Мишу словно подменили. Юноша стал замкнут и молчалив. Он снова взялся за свою поэму о тайге.
Теперь он решил никому не подражать. «Песнь о Гайавате», может быть, и хороша, но она возникла на далекой, чуждой ему земле. Миша отказался от спокойного описания «девственных прелестей тайги». Не «завлекать», «е «манить» в тайгу должна его поэма, а вооружать читателя, воспитывать его, вселять бодрость и уверенность в своих силах. Землемер в пылу гнева оказал Мише, что из него, может быть, ничего не получится, «все прахом пойдет». А поэма? Она-то останется! Обязательно должна остаться.
Свободного времени у Миши было мало, и он работал над поэмой урывками. Он очень уставал за день, тянуло после ужина сразу же броситься в постель, но Миша подавлял в себе это желание, брался за перо и вскоре, увлекшись работой, забывал об усталости.
После исчезновения консервов Фома стал еще более ворчливым.
Его вечерние истории заканчивались теперь жалобами и вздохами; рабочие слушали его уже без интереса, а иногда и вовсе не хотели слушать.
Тогда, попыхивая трубкой, принимался рассказывать землемер. Его истории были куда интереснее историй Фомы. Он рассказывал о людях добрых и злых, смелых и нерешительных, судьбы которых переплелись с его судьбой, об опасных или веселых приключениях (они подстерегали его на каждом шагу).
Много произошло событий за пятнадцать лет его работы в таежном краю. Однажды весь отряд с лошадью и телегой провалился в полузамерзшую речку. На следующий год начальника партии, друга Кандаурова, помял медведь. Лето 1912 года было таким дождливым, что постели в палатках были всегда сырыми, а мокрицы заползали в карманы, в готовальни и планиметры. В довершение всего разлились реки и надолго отрезали отряд от населенных мест. Кандаурову и рабочим его отряда приходилось испытывать жажду, зной, холод.
Люди при этом вели себя по разному. Чем ничтожнее оказывался человек, тем тяжелее переносил страдания, так как беспокоился только о себе и был убежден, что именно ему приходится хуже всех.
Землемер рассказывал рабочим о том, как важно каждому человеку изучить свой характер, свои возможности, чтобы не растеряться в трудную минуту, заранее подготовить себя к любым испытаниям.
Иногда землемер задавал забавные психологические задачи.
— Как думаете, что сделает Фома, если в наше отсутствие на лагерь нападет медведь? — спрашивал он.
— Убежит со всех ног, — говорили рабочие в один голос.
Фома спорил, сердился, доказывал, что будет защищать лагерь до последней капли крови.
— Вот видишь, — говорил землемер, обращаясь к Фоме, — тебе не верят. А почему? Подумай над этим.
Глуховатый, спокойный, размеренный голос землемера звучал теперь и в палатке, и во время переходов в тайге, и на съемке, и перед сном у костра. Оказывается, он был не таким уж молчаливым человеком.
В отряде недоставало двух человек. Рабочим надоела пресная пища, и все же съемка участка продвигалась быстро, и настроение у всех, кроме Фомы, было бодрое. Но последние дни небо стало хмуриться. Того и гляди, мог пойти снег, а это намного осложнило бы работу.
2
— Милый мой, а ведь ты похудел, — сказал Миша, приглядевшись к Фоме, когда тот одевался. — Владимир Николаевич, — крикнул Миша, — вы только поглядите, что с ним сталось! Брюки не держатся.
Миша сейчас же раскаялся в своих словах, потому что Фома стал жаловаться на судьбу.
— Скоро кожа да кости останутся, — бормотал он, — и так уже щеки втянуло. На чахоточного похож.
Петр улыбнулся и рассказал об одном своем знакомом, таком же «чахоточном», который не мог пролезть в калитку, и жене его всегда приходилось открывать ворота, когда он возвращался домой.