Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— Пей хотя бы, дьявол, если ничего другого делать не хочешь, — говорят парни и с разных сторон протягивают ему бутылки; теперь у них хватает на это храбрости, теперь Виллу укрощен.
И Виллу пьет, чем больше молчит, тем больше пьет, словно немеет от сильной жажды. Но когда водки выпито уже достаточно и язык у Виллу развязывается, он начинает ругаться, как будто его все еще мучает острая боль в правой руке и в левом глазу.
— Бурда! Не действует, черт бы ее побрал! Совсем не действует!
— Пей! — пристают к нему парни. — Потом подействует.
И Виллу пьет, словно его угощает
Когда хозяйка Кырбоя появилась на празднике сбора орехов, почти все гуляющие уже вышли из леса и собрались на той самой лужайке, которая в яанову ночь была оцеплена разноцветными фонариками. Лишь из глубины леса порой еще доносятся отдельные выкрики, точно там ухают совы.
Молодежь танцевала. Танцевал даже каткуский Виллу. Но сегодня Виллу танцевал не с девушками, а лишь с париями: он скинул пиджак и отплясывал даже со своими недругами, так что только пар от него валил. Никогда еще Виллу не плясал со своими недругами так, словно искал с ними примирения: ведь Виллу был слишком силен и горд для того, чтобы первым идти на мировую. Если уж вражда — так вражда, если ссора — пусть решают дело кулаки; так думал Виллу до сих пор, так он смотрел на вещи.
Но теперь его взгляд на вещи изменился, — очевидно, под влиянием тюрьмы и больницы, ведь больше влиять на него было некому. Или, может быть, виной тому хозяйка Кырбоя, которая в тот раз спросила, видит ли Виллу своим больным глазом на том берегу осину, которая начала уже краснеть? Бог ведает! Сам Виллу об этом не рассказывает, а другие его не спрашивают. Виллу все пьет и пьет чужую водку и, сбросив пиджак, танцует ее своими недругами.
Он танцует с таким азартом, что даже не замечает, как на праздник приходит хозяйка Кырбоя, как свои первые танцы она танцует с другими парнями, — видно, и хозяйке хочется сегодня танцевать, она танцует даже с батраком Яаном, которого сама пригласила. Виллу замечает хозяйку только тогда, когда она уже раскраснелась от танцев; все видят, что Виллу заметил хозяйку Кырбоя, — у него сразу пропадает охота плясать с одними только парнями, и он приглашает на танец хозяйку, которая в эту минуту стоит чуть поодаль.
— Вы опять пьяны, — говорит хозяйка в ответ на его приглашение.
— Глаз болит, рука болит, — пытается отшутиться Виллу.
— Вы злой, — говорит хозяйка, но Виллу чувствует, что она не сердится. — Вы хотите мне напомнить, что я сама заставила вас нарушить слово, сама утром в яанов день уговаривала вас пить.
— Ах, барышня, все это уже быльем поросло! — восклицает Виллу. — Сейчас давайте танцевать.
— Я сегодня с вами танцевать не буду, — говорит хозяйка.
— Как? Вы боитесь? Боитесь, что я упаду? — спрашивает Виллу.
— Опять ввяжетесь в драку.
— Не бойтесь, сегодня этого не будет, — говорит Виллу. — Я пил с ними из одной бутылки, отплясывал с ними.
Виллу
Веселье все разгорается, так и мелькают ноги парней, так и вздуваются колоколом юбки девушек, обвиваясь вокруг ног проносящихся мимо пар. На лужайке начинается сутолока, словно на берегу кырбояского озера для веселящихся мало места; сутолока продолжается до тех пор, пока одна пара не падает, — это падает Виллу с хозяйкой Кырбоя, а на них валится еще несколько пар. Падают и недруги Виллу, плясавшие друг с другом, а поднявшись, ругаются:
— Напился как свинья, даже танцевать больше не может!
— Угощали его, вот и нализался, — подхватывает кто-то.
Все слышат это, слышит хозяйка Кырбоя, слышит и сам Виллу, однако никто не смеется, за исключением нескольких парней и двух-трех хозяйских дочек, никто не смеется из уважения к хозяйке Кырбоя. У батрачки Лены даже слезы на глазах выступили, когда она увидела, что хозяйка упала, всем на потеху, с этим несчастным каткуским Виллу, успевшим уже напиться. Лене жаль полосатой юбки и белоснежной блузки, которые хозяйка умеет носить так, словно она простая деревенская девушка. Лене очень жаль хозяйку — ведь когда она поднялась с земли, на ее блузке были следы грязных сапог, и Лене показалось, будто ее хозяйка и в самом деле простая деревенская девушка.
Больной глаз Виллу сверкает, сверкает даже его слепой глаз, — Виллу понимает, что он напрасно пил со своими недругами из одной бутылки, напрасно танцевал с ними, скинув пиджак, танцевал, как бы ища примирения. Все понимают, что теперь Виллу опять может убить человека, только уже не из-за куузикуской бобылки Ээви, а из-за хозяйки Кырбоя, он может убить и из-за самого себя, спасая свою честь. Сейчас, когда Виллу поднимается с земли, он, пожалуй, способен убить даже какую-нибудь из смеющихся девушек, так бешено сверкают его слепые глаза. Однако он не делает этого, он вообще ничего не делает, ничего не говорит, и поэтому всем становится ясно, что дни величия Виллу миновали, песенка Виллу спета, что ни к чему была эта сутолока, не стоило сбивать его с ног.
Виллу стоит, опустив голову, перед хозяйкой Кырбоя, стоит точно ребенок, ожидающий наказания, а Лена помогает хозяйке отряхнуть одежду. Но хозяйка спокойна, она спокойнее всех, так что Лена радуется, глядя на свою хозяйку; а та говорит Виллу, словно утешает наказанного ребенка:
— Разве я вас не предупреждала? Теперь сами убедились! — И затем добавляет с улыбкой: — Пойдем, попробуем снова.
Виллу тоже считает, что, пожалуй, можно еще раз попробовать, и они опять идут танцевать, как будто ничего особенного не случилось. Теперь на лужайке народу уже мало, а под конец хозяйка Кырбоя и каткуский Виллу танцуют совсем одни, даже Лена с Яаном уже выбились из сил. Когда танец кончается, хозяйка говорит Виллу: