Хозяин женского общежития

Блэкстоун Мередит

Мы с Риной сидим за одним столом и грызем печенье из пакета. Она со мной на одном факультете, как и я, возомнила себя художницей. И зачет нам сдавать одновременно. Сейчас закончим с теорией и перейдем на практику. Надо нарисовать три десятка зарисовок на тему «простые вещи в новом свете». За последние пару дней я не нарисовала ни одного. Так и придется в последний момент нагонять.

Я кидаю взгляд в конспект Рины. Она пишет, как учительница английского несмотря на то, что наш язык ей не родной. Выводит каждую буковку, старается, и по ее заметкам я расшифровываю

свой собственный корявый почерк. Рисовать я умею хорошо, а вот с быстрым письмом у меня проблемы. Помню, как-то оставила парню номер в кафе, а он через пару дней нашел меня в школе, подошел и спросил:

— Это девять или восемь, а это один или семь? Ну и как я должен тебе звонить?

Упс…

Ближе к восьми мой смартфон неожиданно оживает. На дисплее отображается незнакомый номер. Минуту я вспоминаю, не собиралась ли на днях от кого-нибудь скрываться. Вроде все в порядке. Кредит в банке на мамино имя, из бывших у меня только Стэн, но он сам меня бросил. Должно быть, кто-то ошибся номером.

Я принимаю звонок и говорю:

— Алле?

— Лея? — уточняет до ужаса знакомый бархатный баритон. Сердце тут же проваливается в желудок, и я сбрасываю звонок.

Лея — это я. Если точнее Лея Бернадетта Дюваль. Не спрашивайте. По маминым версиям, мой отец один раз был французом, один раз канадцем, один — бельгийцем и целых три раза немцем. Но скорее всего он просто дурак.

Проходит три секунды, и мой телефон снова тренькает. Номер тот же. Я обращаю взгляд вверх, то ли безмолвно взываю к Богу, то ли выслушиваю, не шпионит ли за мной Кэнди. Затем смотрю на Рину.

— Это Он? — спрашивает она, делая акцент на последнем слове. Даже не Он, а ОН.

— О ком ты? — переспрашиваю я, стараясь выглядеть максимально расслабленно.

— О НЕМ, — говорит она, расширяя раскосые глаза так сильно, что весь ее азиатский шарм разом куда-то испаряется.

— Неа, — говорю я и принимаю звонок.

— Не бросай трубку! — строго велит мне господин.

Я молчу, слушаю внимательно.

— Почему ты не пришла? — требовательно спрашивает он. — Я велел тебе в семь быть в библиотеке.

— Прости, повелитель… — начинаю я, но он перебивает:

— Господин.

— Прости, господин, я вела себя плохо, — говорю я. — Я приму любое наказание.

Глаза Рины расширяются еще больше, и я боюсь, что они вот-вот выскочат из орбит, а потому закрываю их своей рукой. Рина в недоумении отшатывается.

— Ты чего?

Я отмахиваюсь от нее и слышу в трубке:

— Завтра в шесть мы играем с командой другого университета. Я хочу, чтобы ты пришла. Если не придешь сама, я притащу тебя туда насильно и привяжу к сидению веревкой. Ты меня поняла?

От его слов все тело покрывается мурашками. Я краснею и с трудом дышу. Воображение дает мне в полной мере прочувствовать, как веревки впиваются в тело, и низ живота слегка потягивает. Так, ну-ка хватит! Мы не настолько близки, чтобы позволять ему подобное.

— Я приду, мой господин, — обещаю я.

— Смотри у меня, — заканчивает он разговор угрозой и сам сбрасывает звонок.

Черт!

Как это было волнующе.

— Кэндис тебя убьет, — разделяя слова пищит милашка Рина.

— Эй, — одергиваю я ее. — Он мне угрожал, ты же слышала! У меня нет другого выбора.

Однако выбор есть: пойти добровольно или быть насильно привязанной к месту на трибуне. И я даже не знаю, чего хочу больше. Но договор с Кэндис никто не отменял. Потому на следующий же день я ловлю ее в университетской столовой и заявляю, что хочу посмотреть матч.

— Вперед, — пожимает она плечами. — От меня-то тебе чего надо?

Я забираю с ее подноса пироженку и перекладываю к себе.

— Ты худеешь, — напоминаю я. — Там будет Дрейк. Разве ты не хочешь за ним присмотреть, а то мало ли что.

— Наезжаешь на меня? — спрашивает Кэндис, тыча себе пальцем в грудь. — Я говорила, ты мне не соперница. К тому же, он будет на поле, и я тоже там буду. А где будешь ты?

«Привязанной к трибуне» — проносится в голове, но эту мысль я не озвучиваю.

— Значит, ко мне претензий нет? — уточняю я.

Кэнди берет ложку, запускает ее в пироженку на моем подносе.

— Кэнди, диета.

— Да я всего одну, потом на беговую. Ты со мной?

— Матч, — напоминаю я. — Без претензий?

— Ладно, — резко выдыхает она. — Унеси эту дрянь от меня.

Я покорно встаю и ухожу за стол к кандидаткам. Здесь не только Омеги сидят, но еще и претендентки в Беты, Гаммы, Дельта-Дельты и Дельта-Ню. Беты у нас приютские волонтерки, Гаммы — театралки, а обе Дельты собрались вокруг научных интересов — химички и физички, что особенно странно в университете искусств. Но ничего не поделаешь. Сколько людей, столько и хобби. Есть еще любительницы литературы — Каппы, но они в полном комплекте и закрыли набор еще в сентябре. Я слышала, чтобы туда попасть, надо всего-то прочитать две книги: азбуку и любую другую. Мы же, Омеги, официально благотворители, но по факту соблазнительницы братства Альф. И у нас самый жестокий отбор. Нам не обязательно любить животных и маленьких детей, как Бетам, не нужно играть в любительских постановках, даже восхищаться Эйнштейном и Марией Кюри не обязательно. Я, честно говоря, вообще не поняла, по какому принципу Кэнди отбирает кандидаток. Но судя по тем, кто остался, она предпочитает самых стервозных и богачку Рину. Хотя, может, Рина себя еще проявит.

Я жду, что Рина начнет трепаться о моем вчерашнем разговоре с Харви, но она молчит. Молчит, как рыба, и следит за мной одним смущенным глазом. Нет, не так она проста, как кажется.

— Ты тоже на него глаз положила, да? — спрашиваю я.

— Дурацкий вопрос, — отвечает за Рину Милли.

— Мы все положили на него глаз, потому мы и в Омеге, — говорит Хлоя.

— И? — интересуюсь я. — Что вы делаете, чтобы стать к нему ближе?

Милли и Хлои переглядываются.

— Мы подали заявку в запасную группу чирлидинга, — отвечает Хлои. — Харви — капитан футбольной команды университета. Ему даже предлагали спортивную стипендию, но он отказался в пользу какого-то бедняка.