Хозяйка Дома Риверсов
Шрифт:
— Король-рыболов, — неслышно прошептала я.
Да, более всего он походил на того, кто опутан колдовскими чарами. Это была какая-то нездешняя, не свойственная нашему миру болезнь; скорее всего, насланное на Генриха проклятие. Казалось, он не живой человек, а восковое изображение покойного правителя, которое кладут на крышку гроба во время королевских похорон. И только поднимавшаяся и опускавшаяся в такт дыханию грудь да легкое похрапывание свидетельствовали о том, что наш король еще жив. Но был ли он жив на самом деле? Я вопросительно взглянула на герцога: тот смотрел на своего короля с выражением нескрываемого ужаса.
— Все
Доктор, сделав шаг вперед, возразил:
— Но с другой стороны, его милость находится в добром здравии.
Я тупо на него уставилась. Подобное состояние никак нельзя было назвать «добрым здравием». Более всего король напоминал мертвеца.
— Неужели невозможно заставить его хотя бы пошевелиться?
Врач покачал головой, указал на стол и ответил:
— Мы перепробовали все и продолжаем свои попытки. В полдень, каждый раз после того, как его удается слегка покормить, мы примерно час пытаемся его разбудить, а затем то же самое делаем в течение часа каждый вечер. Но он, кажется, по-прежнему ничего не видит и не слышит. К тому же он не чувствует никакой боли. Каждый день мы умоляем его проснуться, мы посылаем за священником, и тот взывает к его чувству долга, требует, чтобы он вернулся к исполнению своих обязанностей, укоряет его, ведь он не оправдывает чаяний своих подданных; но все это, увы, тщетно.
— А ему не стало хуже?
— Нет. Не хуже, но и не лучше. — Врач помолчал, явно колеблясь, и все же добавил: — По-моему, его сон стал теперь даже крепче, чем прежде.
Он повернулся к другим врачам, как бы прося их подтвердить или опровергнуть его слова, и один из них, качая головой, возразил:
— Наши мнения на сей счет расходятся…
— Как вы считаете, он смог бы хоть что-то сказать, когда мы внесем сюда его сына? — поинтересовался герцог. — Он вообще хоть что-то говорит? Хотя бы во сне?
— Нет, он ничего не говорит, — отозвался доктор Фейсби, — но, по-моему, он видит сны. Порой можно заметить, как движутся под веками его глаза, как он вздрагивает и шевелится во сне. — Фейсби посмотрел на меня. — Однажды он даже плакал.
Я невольно прижала пальцы к губам: мне было больно думать, что король мог плакать во сне. Что же он оплакивал, что видел там, в ином мире, в мире грез? Он проспал уже почти четыре месяца — чересчур долго. Что может увидеть человек во сне, длящемся четыре месяца?
— А можете ли вы заставить его совершить хоть какие-то движения? Удержит ли он младенца, если мы положим мальчика ему на руки?
Герцога явно тревожило, какой шок испытают члены совета, когда король предстанет пред ними в таком ужасном состоянии.
— Нет. Он совершенно не управляет своими конечностями, — посетовал доктор Арундель. — Боюсь, он тут же уронит ребенка. Ему нельзя класть в руки вообще ничего сколько-нибудь ценного. Он совершенно недееспособен.
После его слов в комнате повисло прямо-таки гробовое молчание.
— И все-таки это сделать придется, — решительно заявил герцог, нарушая затянувшуюся паузу.
— А еще уберите куда-нибудь это ужасное кресло, — вмешалась я.
Двое носильщиков тут же вынесли из комнаты кресло с крепежными ремнями и сосудом для испражнений.
Бофор посмотрел на меня: оба мы прекрасно понимали, что лучше от этого не стало, но ни он, ни я больше ничего не могли придумать.
— Ладно, впустите их, Жакетта, — кивнул он.
И
— Его милость король находится сейчас у себя в спальне, — сообщила я и отступила в сторону, пропуская их туда.
За ними последовали герцогиня Бекингемская и няньки с младенцем. Я, чувствуя себя полной дурочкой, вдруг страшно обрадовалась от того, что темно-голубые глаза малыша открыты, он моргает и бессмысленно смотрит в потолок. Было бы совсем ужасно, если бы и младенец сейчас спал мертвым сном, как его отец.
В королевской спальне лорды растерянно окружили короля, никто не проронил ни звука, и я заметила, как один из них перекрестился. Ричард, герцог Йоркский, выглядел очень мрачным. А один из лордов перед лицом столь ужасного зрелища даже прикрыл глаза рукой. Некоторые же просто плакали. Все были потрясены до глубины души. Герцогиня Анна Бекингемская, которую заранее предупредил о состоянии короля ее родственник Эдмунд Бофор, страшно побледнела, однако была вынуждена играть в этом гротескном представлении отведенную ей роль и делать вид, будто чуть ли не каждый день показывает младенца его полумертвому отцу. Она взяла ребенка у нянек и подошла к недвижимому королю, который лишь благодаря ременным петлям удерживался в своем кресле.
— Ваша милость, — тихо промолвила она, — это ваш сын.
Она сделала еще шаг вперед, но король так и не поднял рук, чтобы принять у нее ребенка. Герцогиня неловко приткнула младенца к его груди, однако король и тут не пошевелился. Анна вопросительно посмотрела на Сомерсета, и тот, приняв у нее ребенка, положил его королю на колени. Генрих по-прежнему не проявлял признаков жизни.
— Ваша милость, — громко произнес герцог, — это ваш сын. Поднимите руку в знак того, что признаете его.
Но рука осталась недвижима.
— Ваша милость! — еще громче сказал герцог. — Хотя бы кивните, если признаете вашего сына.
Король не реагировал.
— Хотя бы моргните! Всего лишь моргните в знак того, что понимаете: это ваш новорожденный сын!
Теперь уже казалось, будто все мы находимся под воздействием неких чар. Врачи замерли, уставившись на своего пациента и надеясь на чудо; герцогиня ждала, пребывая в каком-то оцепенении; ждал и герцог, одной рукой придерживая ребенка, лежавшего на королевских коленях, а второй сжимая королю плечо; я видела, что он жмет все сильнее и сильнее, буквально вдавливая пальцы в костлявое плечо Генриха и, вероятно, причиняя ему жестокую боль. Я молчала, застыв в полной неподвижности. И на мгновение мне показалось, что этот паралич, поразивший короля, перекинется и на всех нас, и все мы тоже уснем — заколдованный спящий двор вокруг своего спящего короля. Но тут ребенок негромко заплакал, и я, очнувшись, шагнула вперед, подхватила его и поспешно отошла, словно опасаясь, что и он заразится от отца той же болезнью.
— Это безнадежно! — воскликнул герцог Йоркский. — Он же ничего не видит и не слышит. Боже мой, Сомерсет! Как давно он пребывает в таком состоянии? Ведь он совершенно ни на что не способен. Вам следовало сообщить нам.
— Но он по-прежнему король! — резко ответил Эдмунд Бофор.
— Этого никто не отрицает. — Ричард Йорк явно начинал злиться. — Однако он не узнает даже собственного сына! В таком состоянии он, безусловно, не может управлять государством. Он, король Англии, сам подобен сейчас новорожденному младенцу. Нам давно уже следовало об этом знать.