Хозяйка Империи
Шрифт:
А сегодня все рассыпается в прах. В этот треклятый день мальчик, которому следовало бы пережить свою мать, превратится в столб дыма, щекочущий ноздри богов.
Маленький Джастин, стоявший на шаг позади Мары, раскапризничался: он требовал, чтобы его взяли на руки. Умильным голоском няня принялась упрашивать его, чтобы он стоял смирно и не шумел, но ее уговоры не имели успеха. Мать казалась глухой к жалобам мальчика, замкнувшись в мрачном раздумье. Свита готовилась к началу шествия, и Мара двигалась как кукла, повинуясь легкому нажиму руки Хокану.
Застучали барабаны, наполнив воздух раскатами оглушительной дроби. Одетый в красное храмовый служитель
Процессия двинулась. Хокану, обвив твердой рукой стан жены, вел ее медленным шагом. Сам он сменил синие доспехи дома Шиндзаваи на зеленые доспехи и офицерский шлем Акомы: то была одна из почестей, воздаваемых погибшему. Мара смутно сознавала, что и его сердце разрывается от скорби; и даже издалека на нее веяло печалью остальных. Мальчика оплакивали все - управляющий, что так часто пенял Айяки за чернила, разлитые в комнате писарей; няни и наставники, то и дело ходившие в синяках после вспышек его беспричинного гнева; советники, порою мечтавшие как следует вздуть юного наследника, не видя иного способа вбить правильные понятия в непутевую мальчишескую голову. От буйного нрава Айяки доставалось и слугам обоего пола, и даже рабам.
Но все они были для Мары будто тени, а слова утешения звучали просто как шум в ушах. Ничто из сказанного или сделанного, казалось, не прорывало покрова одиночества, окутавшего властительницу Акомы.
Мара ощущала заботливую поддержку мужа, ведущего ее вниз по пологим ступеням лестницы. Здесь ожидали первые официальные лица: посланцы Ичиндара в ослепительно белом с золотом. Мара склонила голову, отвечая на поклон высочайшей делегации; но ее уста за покрывалом не разомкнулись; подобающие случаю слова вместо нее пробормотал Хокану.
Дальше ее путь лежал мимо властителя Хоппары Ксакатекаса - ее верного союзника с давних пор; сегодня она повела себя с ним как с незнакомцем, и только Хокану расслышал вежливое изъявление понимания со стороны молодого правителя. Стоящая рядом с ним вдовствующая госпожа Ксакатекас, элегантная как всегда, бросила на Слугу Империи взгляд, в котором светилось нечто неизмеримо большее, нежели простое сочувствие.
Когда Хокану отдавал ей поклон, госпожа Изашани задержала его за руку.
– Не отпускай от себя свою госпожу, - предостерегла она, сохраняя такой вид, чтобы со стороны все выглядело как простое выражение сочувствия.
– Ее душа еще не оправилась от удара. Очень может быть, что еще несколько дней она не будет осознавать значения своих поступков. А здесь присутствуют недруги, которые начнут ради собственной выгоды подстрекать ее к необдуманным шагам.
С угрюмой любезностью Хокану поблагодарил мать властителя Хоппары за предупреждение.
Эти нюансы прошли мимо внимания Мары, равно как и искусство, с каким Хокану отразил завуалированные оскорбления клана Омекан. Направляемая безмолвными указаниями мужа, она совершала поклоны, не обращая внимания на волну шепотков, поднимающуюся позади: мол, властителю Фрасаи Тонмаргу она выказала большее почтение, чем было необходимо, и к тому же, по наблюдениям властителя Инродаки, движениям Мары недостает обычной живости и грации.
Но для самой Мары сейчас в целом мире существовало лишь одно: маленькая хрупкая фигурка на погребальных носилках, отданная во власть последнего сна.
Медленные
В порыве благоговейного трепета Хокану крепче стиснул руку Мары. Если Мара и осознала, что перед нею пятеро Всемогущих - маги из Ассамблеи, - то виду не подала. Присутствие магов, стоящих выше любого закона, было событием чрезвычайным, но даже то, что Ассамблея сочла нужным послать на похороны своих представителей, оставило Мару равнодушной. Хокану пришлось в одиночку гадать, что бы это значило, и объяснения могли оказаться самыми разнообразными: в последнее время черноризцы, похоже, проявляют необычно острый интерес к политическим завихрениям. Мара поклонилась Всемогущим, но это приветствие ничем не отличалось от того, каким она одарила бы любого мелкопоместного правителя; при этом она пропустила мимо ушей сочувственную, хотя и короткую, речь мага по имени Хочокена, с которым ее свела судьба в день ритуального самоубийства Тасайо. Не затронула ее и та неловкость, что всегда возникала, когда Хокану встречался лицом к лицу со своим настоящим отцом, как не смутил ледяной взгляд рыжеволосого мага, стоявшего за спиной неразговорчивого Шимони. Речи магов - ни доброжелательные, ни враждебные - не могли пробить броню ее апатии: чьей бы жизни ни угрожало их могущество, ни одна не могла значить для Мары больше, чем та единственная, на которую уже пал роковой выбор Туракаму и Игры Совета.
Мара вступила в ритуальный круг, где стояли носилки. Тусклым взглядом провожала она каждое движение своего военачальника, когда тот поднял безжизненное тело ее мальчика и осторожно положил его на поленья, которым суждено было стать последним ложем Айяки. Поправив меч, щит и шлем, он отступил назад, строгий и сдержанный, как никогда.
Мара ощутила едва заметное пожатие руки Хокану и послушно шагнула вперед; барабаны взорвались громом и тут же стихли. Она положила тростник на тело Айяки, но традиционный надгробный возглас прозвучал из уст Хокану:
– Мы собрались, чтобы почтить память Айяки, сына Бантокапи, внука Текумы и Седзу!
Как коротко, пронеслось в голове у Мары; лицо ее слегка нахмурилось. А где же список славных подвигов, свершенных ее первенцем?
Повисла неловкая тишина. Наконец, прочитав мольбу в отчаянном взгляде Хокану, к Маре подошел Люджан и повернул ее лицом к востоку.
В круг вошел жрец Чококана, облаченный в белые одежды, символизирующие жизнь. Сбросив мантию и оставшись нагим, как младенец в момент появления на свет, он начал пляску, славящую детство.
Мару не интересовали его ужимки. Ничто не избавляло ее от сознания вины: причина несчастья - в ее преступной недальновидности. Когда жрец пал на землю перед носилками, она по указке повернулась лицом к западу, сохраняя все то же отсутствующее выражение лица. Воздух рассек свист приверженцев Туракаму, ибо к пляске приступил жрец Красного бога, дабы обеспечить безопасный переход Айяки в царство мертвых. Прежде ему никогда не приходилось изображать животное варварского мира, его представления о том, как двигается лошадь, могли бы вызвать смех, если бы его танец не кончался падением, погубившим столь многообещающую юность.