Хозяйка розария
Шрифт:
— Ага. И это, по твоему мнению, дает тебе право исчезать, не оставив даже записки? — это была изумительная смесь возмущения и жалости к себе. — Ты соображаешь, как я волновался?
— А ты соображаешь, что я, как это ни странно, тоже волновалась, когда тебя всю ночь не было дома?
— В конце концов, ты знаешь, что… — он не закончил фразу. Очевидно, иногда и ему бывает стыдно.
— …что у тебя есть любовница, и, вероятно, ты остался у нее, — закончила Франка фразу мужа. — Ты не находишь, что мы живем в каком-то гротескном положении? Наверное, в нем надо что-то менять.
— Твоим бегством из дома? Ты что, всерьез думаешь, что этим можно что-то изменить?
Она задумалась, хотя и понимала, что он не ждет от нее серьезного ответа.
— Может быть, да, — сказала она, наконец. — У нас появится время и возможность спокойно обдумать положение.
По молчанию Михаэля она поняла, что он озадачен.
Вероятно, он теряется, если его перестают бояться и говорят с ним, сохраняя полное хладнокровие.
— Обдумать? — рявкнул он. — Обдумать! Что, черт возьми, ты собралась обдумывать?
Она изо всех сил постаралась сохранить прежний тон, хотя она после этой вспышки была уже склонна принять его непонимание за откровенную наглость.
— Будущее, — ответила она. — Я хочу понять, каким оно должно быть.
— Так, и ты будешь решать это одна, живя на Гернси?
— С тобой мне будет чрезвычайно тяжело найти правильное решение. У меня не создается впечатления, что ты хочешь каким-то образом изменить сложившуюся ситуацию. Ты ею доволен, так как у тебя есть все, что тебе нужно.
Михаэль задумался. Франка знала, что сильнее всего он злится, когда ему приходится задумываться.
— Знаешь, — сказал он наконец, — все опять возвращается на круги своя. Складывается неудобная для тебя ситуация, тебе что-то не нравится, жизнь идет не так, как ты ее себе представляла — и все, ты тут же выбрасываешь белый флаг. Ты, Франка, лишена стойкости, у тебя, как кто-то хорошо сказал, нет зубов. Ты не выдерживаешь трудностей и не готова идти навстречу неприятностям. Ты делаешь самый простой выбор: спасаешься бегством. Ты забиваешься в щель, прячешься, зарываешь голову в песок и надеешься, что все неприятности как-нибудь, сами собой пройдут. Но ты не замечаешь, что становишься от этого еще боязливее и слабее. Менее способной к…
Голос его гремел, как пулеметная очередь. Франка почувствовала, что у нее снова задрожали руки, колени подогнулись, по всему телу выступил холодный пот.
— Михаэль… — прохрипела она.
— И вот что я тебе еще скажу, Франка, хотя это и жестоко: ты самый большой трус из всех, с кем мне приходилось встречаться. Ты самый слабый человек. И моя возлюбленная, о которой ты так презрительно отзываешься, превосходит тебя мужеством, силой, способностью смотреть в глаза неприятной правде и бороться с ней. Ты же, наоборот…
Он взял над ней верх. В течение секунды он все обратил себе на пользу. Быстротечное преимущество Франки рухнуло, как карточный домик. Михаэль справился с недоумением. Он учуял ее слабость и ударил, как хищная птица, обрушившаяся с неба на раненого кролика.
— Михаэль… — снова попыталась произнести она, но голос его доносился уже издалека, как сквозь туманную пелену, дрожащие пальцы, державшие трубку, онемели. В этот момент кто-то мягко, но решительно отнял у нее трубку.
Стоявшая рядом Беатрис улыбнулась и положила трубку на рычаг.
— Пока вы не упали, — сказала она, — заканчивайте этот разговор. Пойдемте выпьем крепкого кофе, и вы расскажете мне, что случилось.
После завтрака Франка решила погулять. Дождь прекратился, ветер разогнал облака, и на небе снова светило яркое солнце. Блестели мокрые от дождя луга. Чайки с громкими пронзительными криками сновали в воздухе. Пахло сырой землей, только что распустившимися цветами и солью моря.
Франка подбежала к краю скалы и всей грудью вдохнула чистый воздух, чувствуя, как с каждым шагом ей становится лучше. Она рассказала Беатрис, что с ней произошло. Ей не помешало даже то, что во время разговора к ним присоединилась Хелин и тоже выслушала исповедь Франки. Не спеша, словно в замедленной съемке, рассказывала она о своем профессиональном провале, о своих страхах и панических атаках, о лекарственной зависимости, о презрении Михаэля и о его уходе к другой женщине.
Как ни странно, она не плакала. Голос ее был спокоен и по-деловому сух. Хелин, в своей обычной сентиментальной манере, вставила пару сочувственных слов, но Франка восприняла их как утешение. Беатрис слушала молча, и лишь один раз, когда снова зазвонил телефон, сказала:
— Пусть себе звонит. Бьюсь об заклад, что это ваш муж. Пусть немного помучается.
Когда Франка умолкла, Беатрис откинулась на спинку стула, посмотрела на молодую женщину и сказала:
— Боже мой, да не сходите вы с ума! Выбранную профессию по тем или иным причинам бросает великое множество людей. У многих панические атаки в порядке вещей. Вы бы страшно удивились, узнав, как много людей живет на успокаивающих таблетках. Но кто-то сумел внушить вам, что ваш случай самый безнадежный и необычный из всех, и вот вы сидите и не знаете, как вам пережить ваше состояние.
— Я думаю, что у меня совершенно нет уверенности в себе, — сказала Франка.
Беатрис рассмеялась.
— Нет, сейчас вы похожи на испуганную мышку. Что же касается уверенности в себе, то ей можно научиться, поверьте мне. Все люди теряют эту уверенность в какой-то период своей жизни. Это совершенно нормально.
Впервые за долгое время в это утро Франка ощутила веру в свои силы. Конечно, она приняла таблетку после разговора с Михаэлем, но хладнокровие, с каким отреагировала Беатрис на ее рассказ, вселило в нее мужество. Она наконец увидела все в совершенно новом свете, жизнь больше не казалась ей абсолютно беспросветной. Возможно, дело было в том, что она была сейчас далеко от Михаэля. Она чувствовала себя лучше с каждым следующим километром, пролегавшим между ними. Она много раз бывала без него на Гернси, но те поездки она совершала по его указанию, по его плану. Собственно говоря, она никогда от него не уезжала. Он всегда удерживал ее длинными, невидимыми, но прочными нитями, которыми направлял любое ее движение. Как добровольная марионетка она выполняла его приказы, снимала с банковского счета деньги, которые Михаэль, уходя от немецких налогов, переводил на Гернси и накапливал на счетах, укладывала их в чемодан, а потом до безумия нервничала на паспортном и таможенном контроле. Для того чтобы сделать то, что он от нее требовал, Франке приходилось принимать горы таблеток. Она ревностно старалась угодить мужу, вела себя, как цирковая лошадь, которая, выполнив трудный номер, ждет вознаграждения в виде кусочка сахара. Но она никогда не получала сахара. Она не получала даже благодарного похлопывания по плечу. Михаэль был так в ней уверен, что даже не пытался в благодарность за участие в своих темных делах поддержать у жены хорошее настроение.
«Может быть, он боится, что она снимет все деньги с его счетов?» — спросила себя Франка, и эта мысль сильно ее порадовала. Разговаривая по телефону, он страшно злился, он сумел, как всегда, очень быстро, подчинить себе ее волю, но она успела почувствовать его смущение, вызванное ее исчезновением, его неспособность поверить в реальность происходящего. Этого он не ожидал никогда в жизни. Она вдребезги разбила привычную для него картину мира, чего она сама не могла бы себе даже вообразить всего несколько дней назад.