Хозяйка сердца
Шрифт:
Она уже чувствовала по опыту, что сегодня ничего не получится. Солнце, едва поднявшись над горизонтом, нырнуло в тучи, и все вокруг стало тусклым, плоским, безжизненным. Одри сунула камеру в кофр и накинула на плечи махровую пляжную простыню. Ее покинули уверенность и собранность, которые всегда появлялись во время работы с фотокамерой. Появлялись, поправила себя Одри, пока я не ступила на пляж курортного местечка Сент-Вудбайн.
— Удрать на съемку, даже не поставив в известность своего ассистента? — Голос Джона возник внезапно, откуда-то из пустоты… Со стороны дюн?.. С глади залива?.. Она сразу
— Я исходила из того, что ассистент крепко спит в своей постельке. — Одри попыталась выдавить улыбку и плотнее завернулась в простыню, надеясь унять нервную дрожь. Интересно, как он догадался, где искать?
— Так ведь утро не такое уж и раннее, — заметил Джон. Обойдя шезлонг, он возник перед ней как раз в тот момент, когда солнце вынырнуло из-за облаков. — И поскольку вы не единственная, кому не спится…
Продолжая кутаться в простыню, она передвинулась поглубже в тень зонта, чтобы солнце не слепило глаза.
— А вы почему не спите? Из-за Фреда? Что- то не получается с… — Одри замялась, подыскивая слова. — Со сделкой?
— Сделка завершена, — ровным голосом сообщил Джон. — Я вручил шантажистке чек на пятьдесят тысяч, и вчера поздно вечером она отбыла восвояси. Вот и все. Кузен может продолжать предвыборную кампанию.
— Да? — усмехнулась Одри. — Что-то не вижу радости на вашем лице.
— Радости? Какого дьявола вы решили, что я могу радоваться, принимая участие в этой гнусной, тошнотной… — Джон запустил руку в волосы, взъерошив их. — Прошу прощения, — глухо проронил он, взяв себя в руки. — Я неточно выразился. Совершенно не учел, что вы не имеете представления, насколько мне ненавистны выходки Фреда. Да и обо мне вы ничего не знаете.
— Да, пожалуй, что так. — Одри задумалась, каким образом этот человек за столь короткое время занял важное место в ее жизни. Она хотела понять его, верить ему, но Эстер, Эстер… — Я действительно ничего не знаю о вас, кроме того, что вы не похожи ни на кого из моих знакомых.
— Но это не значит, что понять меня труднее. Наверное, в определенном смысле я самый прямодушный человек из всех, кого вы встречали.
— Нет, — тихо обронила она. — Это не так.
— Нет, так. — Джон сделал несколько шагов туда-сюда и снова остановился перед Одри. Похоже, он принял какое-то решение. — Я хотел бы рассказать вам кое-что о себе.
Сев в шезлонг рядом с тем, на котором сидела девушка, он коснулся ее колена. Одри поежилась. Поднимался ветерок, повеяло холодом. Даже в Джорджии ранним летним утром можно продрогнуть до костей.
— Вы не обязаны мне ничего рассказывать, — осторожно сказала она. — Вчера вечером мне не стоило безоговорочно осуждать Фредерика. Все, что вы делаете, меня не касается.
— В самом деле? — Глаза Джона прятались в тени, и трудно было понять, какое выражение таится в них. — Но ведь я не говорил, что обязан откровенничать с вами. Я сказал, что хотел бы.
— Ну что ж, я готова выслушать вас, — кивнула Одри, испытывая, однако, странное нежелание приоткрывать дверцу, за которой лежала возможность сближения с Джоном Олтманом. Может быть, скрипнув петлями, она больше никогда не закроется?
Набрав в грудь воздуха, Джон приступил к повествованию:
— За пару месяцев до моего рождения отца поймали на том, что он присваивал деньги со счетов «Буревестника». Он обманывал тех, кого любил больше всего, поэтому был отвергнут семьей и изгнан. Лишь после его смерти мать рассказала мне о происшедшем. Она зорко следила за мной, опасаясь, что я унаследовал пороки отца. Когда мы вернулись в Сснт-Вудбайн, дядя Марк какое-то время относился ко мне настороженно. Тогда я понял, что на моей жизни лежит тень отцовских ошибок, и поклялся себе, что никогда не повторю их.
— Как все это ужасно, — с горечью прошептала Одри. Лишь теперь ей стало ясно, что имел в виду Джон, когда ночью на крыше своего коттеджа вскользь упомянул о промахах отца. Родной дядя принял его, но не забывал, что Джон сын паршивой овцы в семье Олтманов, а яблочко, как известно, от яблони недалеко падает.
— Нет, переживать не стоит, — покачал головой Джон. — Как ни странно, это закалило меня. Мне никто не доверял, так что и я мог довериться только себе. Я обрел привычку говорить то, что думаю, и делать то, что считаю правильным. Я был сам для себя и судом присяжных, и прокурором. И мне было наплевать, осуждают или оправдывают меня окружающие. — Вскинув брови, он посмотрел на Одри с тем насмешливым выражением, которое она уже успела хорошо узнать, и продолжил: — А теперь о другом. В силу какой-то идиотской причины, которую я не могу понять, мне важно, что вы обо мне думаете. Вот почему я не мог уснуть всю ночь: перед глазами стояло ваше лицо в тот момент, когда я сказал, что платить придется. Да поможет мне Бог — я хочу избавиться от этого взгляда. И хочу, чтобы вы поняли, в чем дело. Я далеко не идеал, но я честен, принимаю только правду, какой бы она ни была горькой. Я никогда не вру ради выгоды или чтобы оправдать свои поступки. Но такие решения касаются только меня. Это мое частное дело. Я не требую от всех правды, если она может причинить кому-то боль и страдание.
— Как, например, Айрис?
— В том числе и ей. — Он наклонился к Одри, пытаясь увидеть выражение ее глаз, и протянул руку. — Можете ли вы понять меня? И поверить мне?
— Да, могу, — ответила она, будучи уверенной, что говорит правду. Если у нее и были сомнения, их развеяла откровенность только что услышанных слов. — Я понимаю вас и верю вам.
Одри указательным пальцем медленно провела по голубоватому рисунку на запястье мужчины. Буревестник. Сама не зная зачем, она потерла татуировку большим пальцем и вздрогнула: птица словно ожила. Но это был не предвестник бурь, не пернатое чудовище из ее снов, а смелая и гордая птица из легенд.
Исчезли, развеялись последние туманные видения, и, подняв на Джона глаза, она наконец осознала истину, от которой захватывало дух. Прошло десять лет с той страшной ночи, и вот почему-то Одри Клиффорд влюбилась в этого неукротимого бунтаря, в человека, которого она подозревала виновным в смерти своей сестры.
— Джон, — прошептала Одри, прижимаясь губами к татуировке. — О Господи, Джон, знаешь ли ты, что я…
— Да, любовь моя, да, — прохрипел он, прижимая девушку к себе. — Вот так и смотри на меня. Я мечтал увидеть это выражение на твоем лице с того дня, как только увидел тебя.