Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди
Шрифт:
И значит, все не так уж просто, как хочется старшему братцу.
– Договаривай…
– В городе объявился волкодлак…
Луна на небе ухмыльнулась особенно широко: вот так, Лихо… а ты наивно полагал, будто бы мертвая лошадь – самая большая твоя беда?
– Когда?
– Вчера убил… Лихо, будь так добр, успокой меня… где ты провел вчерашнюю ночь?
– В клабе…
– И видели тебя…
– Видели.
– Вот умница моя. – Себастьян погладил брата по мокрой голове. – Только с каких это пор ты стал по клабам
Лихослав поморщился: эта тема была ему неприятна, однако же Бес не отцепится, пока не докопается до правды.
Или до того, что можно было выдать за правду.
– Отец вновь проигрался… расписки давал…
– Много?
– Полторы тысячи злотней…
Себастьян присвистнул:
– Он неисправим… И ты поперся расписки выкупать?
– Вроде того… – Лихо вдруг понял, что замерз. Странно, ночь-то теплая, летняя, а он дрожит мелкою дрожью, и зуб на зуб не попадает.
От этого холода так просто не избавиться. Кровь поможет. Горячая, человеческая…
Себастьянова… он рядом, и сердце его громко стучит.
Лихо слышит. Лихо видит… и горло белое с острым кадыком… и натянутые до предела жилы… рвани такую, и рот наполнится горячею солоноватой кровью.
Лихо ведь помнит вкус ее… и холод уйдет, надолго уйдет…
– Отойди, – попросил Лихослав сквозь стиснутые зубы. – Пожалуйста…
Себастьян отступил. На шаг. И еще на один. И лучше бы ему вовсе убраться… в дом… правильно, в дом – оно надежней. Лихо не станет убивать своего брата.
Никого убивать не станет.
– Отец… проигрался… барону Бржимеку… Знаешь его?
Себастьян кивнул.
Надо думать не о нем, но о бароне… Витовт Бржимек… На гербе – вепрь с оливковой ветвью. На вепря барон и похож. Коренастый. Короткошеий. И с лицом квадратным, с щеками темными.
Он бреется трижды в день, но щетина все одно растет быстро.
Говорят, что некогда все семейство прокляли… Щетина – это такая мелочь… у барона крохотные глаза, сидящие близко к переносице. Красные. И оттого кажется, будто Бржимек вечно пребывает в раздражении.
– Проигрался… и не нашел ничего лучше, как заявить, что игра была нечестной… он выпивши был.
Себастьян тяжко вздохнул и сел рядом.
Земля же мокрая… и грязная… и он все равно изгваздал белый свой костюм, когда Лихо выводил. И теперь, локоток отставивший, с видом в высшей степени задумчивым, ковыряет кровавое пятно.
– Лихо… вот за что нам такое наказание?
Лихо пожал плечами.
Холод отступал. И не понадобилась кровь, чтобы согреться, хватило и тепла, того самого, человеческого, которое ощущалось сквозь ткань пиджака. А Бес пиджак стащил.
– На вот… а то еще околеешь… И где это Яцека носит?
Лихослав не знал.
От пиджака пахло анисовыми карамельками и еще, кажется, касторовым маслом.
– А ты рассказывай, чего замолчал…
Кое-что рассказать Лихо мог. И до чего было бы проще,
– Так… повздорили они с Бржимеком… и тот грозился, что по распискам этим через суд долги стребует… только не сейчас, а попозже… когда их побольше наберется… ты же отца знаешь… он решил, что раз есть деньги, то можно и жить по старому порядку…
– И ты всю ночь с бароном…
– Он поначалу со мной и говорить не хотел. Пришлось пить…
– Много?
Лихо кивнул и поморщился: пить он не любил. Опасался.
– И где пили?
– Да в клабе и пили…
– Значит, помимо Бржимека найдутся люди, которые подтвердят, что ты там был… очень хорошо…
Себастьян почесал подбородок.
– А жене почему соврал?
– Да как-то… – Лихо покосился на луну, которая так и висела, точно к небу приклеенная.
Слушала. Подслушивала.
– Стыдно было… что он такой… она ж еще тогда старые долговые расписки повыкупила… а он снова…
– Дурень.
– Кто?
– Оба, Лишек, оба… он, видать, от природы. А ты – от избытку совести… – Себастьян повернулся и постучал пальцами по лбу Лихослава. – Вот скажи, мой любезный братец, чего должна была подумать твоя женушка, когда ты ночевать домой не явился…
– Я сказал, что…
– В поместье отправляешься… ну да, на ночь глядя отправился, а утречком рано вернулся. Чего ездил? Не понять… она ж не дура. Она понимает, что ты врешь. Вот только не понимает, в чем врешь. И значит, придумает себе то, что за правду примет. А главное, что потом ты ее не переубедишь…
Шаги Яцека Лихо издалека услышал. Быстрые. Торопливые даже. Яцек спешил и порой сбивался на бег, но тотчас вспоминал, что человеку его возраста и положения подобало не спешить, приличия соблюдая.
– Братец, – Себастьян поднялся первым и руку подал, – тебя только за смертью и посылать…
– Там это…
Яцек выглядел растерянным. И встрепанным.
– Там…
Себастьян забрал сверток, в котором обнаружилась собственная Яцекова рубашка, которая Лихославу была безбожно мала, некий широкий и мешковатый пиджак с крупными перламутровыми пуговицами, а еще зачем-то кальсоны с начесом.
– Яцек, Яцек… – Себастьян поднял кальсоны двумя пальцами. – Старания в тебе много, а вот ума пока не хватает… но ничего, это дело наживное… Так чего там?
– Отец велел панну Евдокию из дому выставить и назад не пускать…
– Что?
В глазах потемнело.
Лихослав раньше не понимал, как это, чтобы потемнело… оказалось – просто. Пелена на глаза, темная, за которой ничего-то не видно.
Собственный пульс в ушах гремит. А в голове одно желание – вцепиться в глотку…
– Спокойно, Лишек… на вот, пиджачок примерь… – Бес сунул упомянутый пиджак в руки. – И угомонись… отомстить мы всегда успеем. В конце концов, Яцек мог недослышать… или сказать не так.