Хозяйка судьбы. Образ женщины в традиционной ирландской культуре
Шрифт:
Рис. 12. Смерть Бриана Бору. Гравюра Х. Варрена (XVIII в.)
пишет Гудхер, «противопоставляется Красной Женщине» [Goedheer 1938, 67] – полумифическому персонажу, который называется в числе викингов, выступающих против ирландцев во время битвы. В самом тексте саги она лишь кратко упомянута (an Inghen ruadh ’ красная девушка’), но в поэме, приписываемой барду Миредаху Шотландцу (XIII в.), эта тема развита более детально: Миредах описывает деву-воительницу, плывущую на корабле вместе с другими девами из сидов, причем магические огни, которые они несут с собой, призваны уменьшить боевую доблесть ирландцев. Эпизод кончается тем, что Красную Женщину убивает сын Бриана Мурхад (ср. Красная Женщина, противостоящая Кухулину, а также – приведенный нами выше эпизод с Сивой из саги Битва Маг Лене; подробнее об этой теме см.: Goedheer 1938, 45—59]). Тот факт, что Красная Женщина в данном сюжете выступает на стороне викингов, довольно странен, однако в целом, как мы понимаем, эта ситуация укладывается в традиционную
Cуммируя все сказанное в виде таблицы, мы увидим, что встреча с одинокой женщиной из Иного мира, репрезентирующей местное божество, приносит королю (или войску в целом) гибель в трех случаях из четырех, причем если ее появление перед битвой (то, что мы назвали «топосом одинокой женщины») оказывается знаком гибели практически всегда, появление сверхъественной женщины, ищущей соития с королем, может обернуться для него и благом, хотя также далеко не всегда{8}:
Полифункциональность данного женского персонажа, как мы можем предположить, осмыслялась и на уровне нарративном, что, в частности, достаточно ясно просматривается в теме внезапного изменения внешности: страшная старуха может мгновенно превратиться в прекрасную девушку и наоборот (см. об этом подробнее, например, в [Johnston 1995], там же – обзор литературы по данной теме).
Однако, как мы полагаем, вера в то, что встретившаяся на пути «одинокая женщина» может либо открыто проклясть и принести гибель, либо стать ее косвенной причиной, не является лишь фактом нарративной традиции в Древней Ирландии, и постоянная тема страха и недоверия к персонажам данного типа представляет собой не только «эпическое клише», но скорее элемент этнического менталитета. Подтверждение нашему предположению мы находим в уже более поздней, фольклорной традиции (встреченная в лесу девушка обычно оказывается сидой, и контакт с ней приводит к гибели), и также, неожиданно, в среднеирландских глоссах к текстам Законов. Так, например, среднеирландские глоссы к древнеирландскому трактату О кровавом лежании ясно показывают, что поздний интерпретатор последовательно склонялся к тому, чтобы видеть в женщинах, обладающих дурными наклонностями и поэтому отчасти ограниченных в правах, неких медиаторов между мирами, наделенных сверхъестественными возможностями. Так, скандалистка, воровка и распутница превращаются, соответственно, в заклинательницу, женщину, которая водит дружбу с сидами, и волка–оборотня (подробнее об этом см. в [Михайлова 1999], а также – в Приложении).
Безусловно, мотив опасности, враждебности, которую таит в себе женщина, является более чем универсальным, имеющим психологические объяснения и реконструируемым на самых архаических пластах сознания. Однако данный аспект проблемы в нашем случае, как нам кажется, оказывается менее интересным, чем представляющийся нам специфически кельтским (в силу исторических условий) субтип данного мотива: местная женщина оказывается на пути у войска иноземных завоевателей и предрекает (насылает) ему гибель. Ср. в данной связи приводимый в книге Гюйонварха и Ле Ру Друиды рассказ Диоклетиана о галльской «друидессе», встретившейся на пути римского императора Александра Севера в 235 г. н. э. – «Она закричала ему по–галльски: иди, но больше не видеть тебе побед, и опасайся своих солдат» [Le Roux, Guyonvarc’h 1986, 41], после чего он действительно погиб от руки римских солдат во время одного из восстаний.
Авторы полагают, что данный эпизод является вымыслом, т. к. в реальной Галлии женщины не могли исполнять друидических функций (по крайней мере, Цезарь ничего об этом не пишет). Существуют, однако, противоположные мнения. Так, М. Энрайт, ссылаясь на классическую работу Х. Биркхана [Birkhan 1970, 557], пишет, что "в древней Ирландии женщины–друиды (. ) занимали в обществе особое установленное место. В Галлии подобные женщины назывались *ue leta или *ueleta" [Enright 1996, 171]. Данный вопрос – спорен и выходит за рамки проблематики нашей работы, кроме того, как мы понимаем, и эпизод с английскими войсками и «ирландской ведьмой» тоже не принадлежит к «историческим свидетельствам». Очевидным при этом оказывается поразительно устойчивый мотив–схема, в которую в равной мере вписываются и друидесса / Александр Север, и банши / генерал де Клэр, и Бадб / Кормак, и, как вытекает из наших рассуждений – Федельм / Медб, по крайней мере – в той редакции саги, которая зафиксирована в Лейнстерской книге – т. е. представительница порабощенного народа, наделенная особыми способностями, встречается на пути войска завоевателей и оказывается причиной их гибели.
Обращение к редакции Книги Бурой коровы дает совершенно иной облик Федельм и действительно предполагает совершенно иную трактовку всего эпизода! По крайней мере, на первый взгляд.
В первую очередь, обращает на себя внимание тот факт, что в отличие от Второй редакции, в которой встреча с Федельм происходит после того, как Медб получает относительно благоприятное пророчество от своего друида, в Книге Бурой коровы говорится, что войска долгое время не могли выступить, потому что друиды и прорицатели ждали
Рис. 13. Бронзовая статуэтка жрицы, судя по костюму – участницы обряда жертвоприношения. I в. до н. э., Британия
для этого какого–нибудь доброго знака (Ocus n'is teilcset a f'athi 7 a ndru'id ass sein co cend c'oicthigis oc irnaidi sh'eoin [TBC 1976, 1, 22—3] – "И не позволяли их пророки и их
друиды идти до того времени, пока не дождутся знамения"). Наконец, возница королевы Медб предлагает ей совершить нечто вроде «искусственного знамения» – сделать круг на колеснице в правую сторону (традиционное «счастливое» направление, букв. deisel ’от солнца’, ср. «в ирландском языке dessel означает направление „по солнцу“ или „направо“, а также имеет вторичное значение „удача, благоприятное положение“, причем аналогичное значение наблюдается и в других кельтских языках» [Forsyth 1995, 683]). Сразу после этого на зеленом лугу прямо перед Медб возникает незнакомая девушка, называющая себя «пророчицей», и, что естественно, королева обращается к ней с просьбой, видимо, не столько о предречении, сколько о благословении похода против уладов. Ввиду отсутствия встречи с друидом, слова Федельм оказываются гораздо более нагруженными функционально – теперь от нее зависят и судьба похода, и участь самой Медб. Но «текст» пророчества в обеих редакциях практически идентичен.
На первый взгляд, в обеих редакциях изображены и совершенно одинаковые прекрасные девушки, причем их описания совпадают иногда даже в таких деталях, как, например, губы «парфянской кожи» или сложная прическа, при которой три пряди волос (в LU – две) уложены вокруг головы, а еще одна спадает до колен. Почти дословно совпадают в обеих редакциях и упоминания о странном предмете, который Федельм держит в руке (в LL отмечено, что в правой) – claideb corthaire ’ устройство для прядения’ (?) из белой бронзы, при помощи которого она прядет золотую бахрому. Однако в описании внешности девушки в Первой редакции обращает на себя внимание странная деталь, во второй редакции отсутствующая: отмечено, что в каждом глазу у нее по три зрачка (Tr'i meic imlisse cechtar a d'a s'ula – букв. «Три сына наблюдения в каждом из двух ее глаз» [TBC 1976, 2, 38—39]). Данный мотив для ирландской нарративной традиции может быть назван достаточно традиционным (см. [Cross 1969, F541.3]), однако однозначной интерпретации этот феномен не поддается, поскольку несколькими зрачками могут обладать совершенно разные персонажи. Так, семь зрачков (три в одном глазу и четыре – в другом) было у Кухулина, а также три зрачка было у одноглазого великана Ингкела из саги Разрушение Дома Да Дерга (см. [Предания и мифы… 1991, 109]). На поверхностном уровне, как кажется, обилие зрачков может интерпретироваться как знак способности лучше видеть, причем – видеть нечто, что находится за пределами обыденного зрительного восприятия. В нашем случае – предположительно, видеть будущее, что согласуется с функцией прорицательницы, которой обладает в саге Федельм.
«Видение» будущего, причем видение с точки зрения компилятора почти буквальное, расположенное в том же пространстве, но в отдалении (а следовательно – и отдаленно во времени), отмечено в данной редакции саги и в другом небольшом эпизоде с пророчицей Федельм, отсутствующем в Лейнстерской редакции. Так, после рассказа о вырубке леса для прохода войска ("Направились к тому лесу воины и мечами прорубили дорогу для своих колесниц. С тех пор и называется это место Слехта (букв. «просека» – Т. М.) близ Партрайге Бека, к юго–западу от Ке–наннас на Риг") в Книге Бурой коровы добавлено: «Другие же считают, что именно там и была встреча Медб с пророчицей Федельм, о чем мы уже рассказывали. И так тогда ответила Федельм Медб, что пришлось вырубать лес. „Посмотри, каким видишь ты мой поход“ (mo fhechtas), – сказала Медб. „Трудно мне это, – сказала девушка, – не удается моему взгляду пройти сквозь лес.“ „Этому мы поможем, – сказала Медб, – мы вырубим этот лес“» [TBC 1976, 10]. Как нам кажется, этот «наивный» хронотопический образ заслуживает дальнейшего самостоятельного анализа.
Отметим, что в Первой редакции сама девушка называет себя в начале не banfhaith ’ пророчица’ (как затем обращается к ней Медб), а banfhili ’ поэтесса’ («жено–филид»), а на вопрос о том, откуда она идет, отвечает, что прибыла из Британии (из Альбана), где обучалась поэтическому искусству. Аналогично тому, что сам факт существования в Галлии времен Империи женщин–друидов кажется Гюйонварху и Ле Ру мало соотносимым с реальностью; мы можем предположить, что и в Ирландии начала нашей эры (когда, согласно хроникам, произошел поход коннахтов против уладов) не могло быть женщин–филидов, несмотря на то, что они часто упоминаются в сагах. Но в нашу задачу входит воссоздание не «реального» фона эпического повествования, а той мифопоэтической традиции, на которую опирался нарратор. Более того, как мы можем предположить, сочетание banfhili и не означает, что Федельм была филидом в узкосоциальном смысле этого слова, но скорее предполагает, что она обладала поэтико–профетическим даром, которым после многолетнего обучения овладевают и филиды. Кроме того, для периода VIII—X вв., когда уладский цикл складывался как корпус текстов, факт существования женщин–филидов мог быть своего рода «архаической реалией». Так, епископ Кормак мак Куленнан в своем Глоссарии, написанном в начале X в. (Кормак погиб в 908 г.), упоминает Бригиту – «поэтессу», дочь бога Дагды – Brigit .i. banfile ingen in Dagdae [Meyer 1913, 15, 150], как персонаж мифический.