Хозяйка замка Ёдо
Шрифт:
Тятя сказала себе, что, даже пребывая под одной крышей, они вряд ли сделаются подругами. В Китаносе Омаа, будучи заложницей, вела, без сомнения, очень скромную жизнь, теперь же они поменялись ролями. Отныне она, Тятя, и её сёстры — изгои, представительницы поверженного клана, пленницы, чья участь зависит от доброй или злой воли хозяина замка.
Через несколько дней после прибытия трёх княжон в Футю Хидэёси, который, не успев разрушить Китаносе, бросился усмирять Кагу и Ното, остановился на обратном пути у Маэды.
Случилось это в первый день пятой луны.
Услышав о прибытии злейшего врага, Охацу и
Если подумать, именно Хидэёси вёл осаду и штурм замка Одани десять лет назад, это его войско уничтожило клан Асаи, это он повинен в смерти её отца и деда. Опять же, не кто иной, как Хидэёси, казнил её старшего брата, «изрубил в куски» десятилетнего Мандзюмару, а потом принудил к самоубийству её отчима Кацуиэ и милую матушку… При мысли об этом в сердце княжны Асаи должна была разгораться ненависть. Но ничего подобного не происходило… Тятя сама себе удивлялась.
Лето того года три сестры провели в покоях маленького замка на полпути к северному побережью. Они и между собой-то нечасто переговаривались, а уж из внешнего мира новости получали и вовсе редко, потому о гибели Нобухико Оды узнали, лишь когда воинские страсти уже улеглись и даже пересуды вокруг самого события поутихли. А вышло так, что Нобухико, ставка которого находилась в Гифу, подвергся нападению со стороны своего единокровного брата Нобукацу, хозяина Киёсу, и на второй день пятой луны, вскоре после смерти Кацуиэ и О-Ити, был тоже вынужден совершить самоубийство.
На девушек, и без того раздавленных горем, это известие, впрочем, не произвело особого впечатления.
Охацу в последнее время то и дело ударялась в слёзы — вероятно, в те минуты, когда вспоминала о матери. Тятя и Когоо наблюдали за её приступами скорби в равнодушном молчании, каждая при этом думала о своём. Когоо демонстрировала ко всему полнейшую безучастность, которую сёстры принимали за дурное настроение. Когда кто-нибудь с ней заговаривал, она отводила взгляд, на губах расцветала загадочная улыбка, вызванная как будто не словами собеседника, а её собственными мыслями. Странное поведение для тринадцатилетнего ребёнка.
Тяте были близки переживания Охацу и совсем не удивляли её рыдания, но угадать, что творится в сердечке самой младшей сестры, оказалось куда сложнее. В глубине души Тятя завидовала Когоо, её умению не жаловаться на судьбу, тому, что девочка выстроила неодолимую стену между собой и своим горем и теперь воспринимала его, будто глядя со стороны.
В конце лета бродячий торговец, остановившийся в Футю, рассказал о последних днях Моримасы Сакумы, чья казнь наделала много шума в Киото. Пленника привезли из Китаносё в столицу. Там Хидэёси принял его, позвал к себе на службу и получил грубый отказ. Тогда он велел весь день возить упрямца по городу на потеху толпе, а после обезглавить.
«Господин Сакума явил себя взорам в доспехах, наплечники украшены золотыми листьями, дзимбаори [54] вьётся сполохами алого пламени. Когда же пришло время подняться в повозку приговорённого к казни, он выкрикнул: «Свяжите меня, не то я за себя не ручаюсь!»
Бродячий торговец залихватски описал сцену, будто сам при ней присутствовал. Ещё он поведал о том, что двенадцать крестьян, схвативших Моримасу в Суруге и выдавших его Хидэёси, напрасно ждали награды — их всех приговорили к распятию, ибо негоже простолюдинам вмешиваться в дела воинского сословия. Вот так-то. А Моримасу молва народная сделала героем битвы при Янагасэ.
54
Дзимбаори — парадная накидка воинов высших рангов.
Охацу и Когоо поспешили удалиться, едва лишь торговец начал свой рассказ. Но Тятя осталась и дослушала до конца. Она понимала, что слухи приукрасили события, а рассказчик не постеснялся многое добавить от себя, но всё, что она услышала, очень подходило к образу Моримасы Сакумы. Перед глазами на миг возникло видение: высокий молодой воин в парадном облачении сидит, связанный по рукам и ногам, в позорной повозке, которая катится по улицам Киото… Мгновение — и картинка исчезла, как не бывало, Тятин взгляд снова утонул в пышной листве сада, пронизанной солнечными лучами. Всё вокруг сделалось вдруг по-летнему праздничным и знойным, а сердце её обожгло неведомым доселе жарким чувством.
Последние минуты жизни воина, однажды сказавшего ей, что он готов умереть ради того, чтобы она, Тятя, и её семья могли спокойно жить в Китаносё, внезапно показались девушке величественными и достойными восхищения.
Весь день она только и делала, что вспоминала о Моримасе Сакуме, а в вечерних сумерках, сидя на энгаве, пролила наконец по молодому воину, который при жизни не видел от неё ничего, кроме равнодушия и холодности, горькие слёзы — те самые, что не выплакались ни по бедной матушке, ни по отчиму.
Охацу, Когоо и все дамы из окружения княжон, сопровождавшие их со дня приезда в Китаносё, считали, что, если бы не Моримаса, войска клана Сибата не были бы разбиты. Они винили молодого полководца во всех бедах, однако Тятя их мнения не разделяла. Пусть Моримасой владело безрассудство юности, пусть он сделал ошибку, но Кацуиэ был приговорён к поражению самой судьбой и потерпел бы его рано или поздно. Этот человек, её отчим, просто не мог тягаться с Хидэёси, точно так же как её отец Наримаса никогда бы не сумел выстоять против Нобунаги. Пережившая две осады, видевшая своими глазами гибель двух замков. Тятя, которой никто не преподавал ни тактику, ни стратегию, постигла ратное дело сама и научилась хладнокровно оценивать воинскую доблесть и шансы противников на победу.
Лето в том году выдалось переменчивое. В седьмую луну на Киото, Микаву и Хитати обрушились проливные дожди, реки вышли из берегов и множество крестьянских лачуг унесло половодьем. В следующем месяце настал черёд Суруги. Когда разлетелись вести о муссонных ливнях в этом княжестве, северные земли уже остудило дыхание осени. Небо сделалось щемяще синим и прозрачным, воздух обрёл живительную прохладу. Для трёх сестёр это была первая северная осень, её горьковатый привкус казался им непривычным и нагонял тоску.