Храм Духа Святого
Шрифт:
— Руфус очаровашка, — сказала Лаверна. — Хочу у него узнать, как ему мои туфли.
Руби выпрямилась с яростным видом, вся розовая и лиловая.
— При чем тут Руфус? — зарычала она. — Он дитя малое. — (Лаверне было тридцать.) — Какое ему дело до женских туфель?
Лаверна села прямо, сняла одну туфлю и заглянула внутрь.
— 9В размерчик, — сказала она. — Сдается мне, ему бы понравилось то, на что она надевается.
— Руфус младенец, понятно? У него нет времени рассматривать твои ноги. Нет времени на всякое такое.
— Ну что ты, времени у него как раз вдоволь, — сказала Лаверна.
— Ага, — пробормотала Руби и опять увидела, как он ждет, имея вдоволь времени в запасе, там где-то, нигде, еще не родившись, просто дожидается того часа, когда можно будет сделать мать еще мертвей.
— Вроде и правда у тебя лодыжки опухли, — сказала Лаверна.
— Да, — сказала Руби, шевеля ими. — Да. Как-то тесно мне там. Я жутко себя чувствовала на этой лестнице — дыхания никакого, по всему телу теснота какая-то, в общем — ужасно.
— Тебе к врачу надо.
— Нет.
— Ты была хоть раз?
— В десять лет меня однажды приволокли, — сказала Руби, — но я удрала. Втроем держали, не удержали.
— Что у тебя было?
— Почему ты на меня так смотришь?
— Как?
— Да так, — ответила Руби. — Животом качаешь, вот как.
— Я просто спросила, что у тебя тогда было.
— Чирей. Негритянка одна мне потом сказала, что делать, я сделала, и все прошло.
Она грузно сидела на краю кресла и смотрела вперед, казалось — вспоминала более легкие времена.
Лаверна тем временем пустилась по комнате в комический пляс. Сделала, согнув колени, два-три замедленных шага в одну сторону, потом двинулась назад, потом медленно и как бы с трудом брыкнула ногой. Запела громким гортанным голосом, вращая глазами: «Все они лопочут дружно — МАМОЧКА! МАМОЧКА!» Стала протягивать руки, точно выступала с эстрадным номером.
Руби бессловесно открыла рот, и яростное выражение сползло с ее лица. Полсекунды сидела неподвижно; потом вскочила с кресла.
— Не у меня! — закричала она. — Только не у меня!
Лаверна остановилась и молча смотрела на нее с мудрым-премудрым видом.
— Не у меня! — кричала Руби. — Дудки, не дождетесь! Билл Хилл, он за этим смотрит! Все пять лет смотрит! Со мной такого не может быть!
— Четыре месяца или пять назад, подруга моя, Билл Хилл дал маленькую промашку, — сказала Лаверна. — С кем не бывает…
— Что ты об этом знаешь, ты ведь даже не замужем, ты ведь даже…
— Я думаю, там не один, а двое, — сказала Лаверна. — Сходи к врачу, поинтересуйся, сколько их там.
— Нисколько, ясно тебе! — взвизгнула Руби. Надо же, она считала ее такой умной! Больную женщину от здоровой не может отличить, только и умеет, что любоваться на свои ноги да казать их Руфусу, но Руфус-то еще младенец, а ей, Руби, тридцать четыре года.
— Руфус младенец! — простонала она.
— Вот и компания ему будет! — заметила Лаверна.
— А ну перестань такое говорить! — заорала Руби. — Сию же секунду замолчи. Никакого ребенка у меня там нет.
— Ха-ха, — отозвалась Лаверна.
— Не замужем, а строит из себя опытную, — сказала Руби. — Выйди замуж сначала, потом поучай других насчет супружеских дел.
— Не только лодыжки твои опухли, — сказала Лаверна, — ты вся, родная моя, опухла.
— Сидеть тут еще, оскорбления выслушивать.
Руби осторожно двинулась к двери, держась по возможности прямо и не глядя на свой живот так, как ей хотелось.
— Надеюсь, вам всемзавтра полегчает, — сказала Лаверна.
— Я думаю, сердцу моему завтра полегчает, — сказала Руби. — Но все-таки хорошо бы мы поскорей переехали. Я не могу с сердечной болезнью таскаться по этой лестнице. А Руфусу, — добавила она, метнув в Лаверну взгляд, полный достоинства, — нет никакого дела до твоих больших ступней.
— Ты бы лучше вверх пистолет подняла, — сказала Лаверна, — пока никого не застрелила.
Руби с грохотом закрыла дверь и тут же быстренько оглядела себя. Да, там круглилось, но у нее всегда живот был выпуклый. По-другому, чем в прочих местах, там ничего не выпирало. Когда маленько прибавляешь в весе, прибавляешь, естественно, посередине, и Биллу Хиллу она такая нравится, он более радостный стал теперь, а почему — сам не знает. Ей представилось лицо Билла Хилла, длинное, радостное, с улыбкой, спускающейся от глаз книзу, как будто у него чем ближе к зубам, тем радости больше. Нет, он не мог дать промашку. Руби провела ладонью вдоль юбки и почувствовала, что она сидит тесно, но разве этого не было раньше? Было. Все дело в юбке — она надела узкую, которую редко носит, она… нет, она не узкую надела. На ней широкая. Хотя широкая, да не очень. Впрочем, какая разница — просто она толстая, вот и все.
Она приложила пальцы к животу, нажала и тут же отняла руку. Медленно двинулась к лестнице, словно боясь, что пол под ней опять тронется с места. Начала подниматься. Боль вернулась сразу. Вернулась на первой же ступеньке. «Нет, — вырвалось у нее с рыданием, — нет». Это было всего-навсего маленькое ощущеньице, словно какой-то кусочек внутри перекатывается, но от этого ощущеньица у нее занялся дух. Ничего там не должно перекатываться. «Всего одна ступенька, — прошептала она, — всего одна, и на тебе». Нет, это не рак. Мадам Золида сказала, болезнь ей счастье принесет. Повторяя с плачем: «Всего одна ступенька, и на тебе», она стала подниматься как во сне — казалось, и шла, и стояла на месте. На шестой внезапно остановилась и села, рука бессильно скользнула по стойке перил на пол.