Храм фараона
Шрифт:
Царь каждый вечер и почти каждую ночь проводил у нее. При этом она ни в коем случае не была покорной и на все готовой супругой. У нее имелись свои капризы, она порой отказывала стареющему фараону в близости, а когда он настаивал, лежала, как кусок дерева, покоряясь судьбе, закрывала глаза и тяжело вздыхала, смиряясь с обстоятельствами. Большей частью, однако, она была дикой, умелой, опытной возлюбленной, которая изобретала все новые игры, и за короткое время выманила у фараона столько подарков, что вскоре могла считаться самой богатой женщиной в гареме.
Нефертари
— Хорошая мысль, если ты там покажешься и примешь участие в праздниках, посвященных божествам, — слишком откровенно обрадовался он. — Не торопись только с возвращением, здесь ничего важного пока не предстоит.
Он мимолетно поцеловал ее в щеку и, как одержимый, побежал к другой.
Она пожаловалась на свое горе Мерит:
— Он, кажется, даже рад, что я уезжаю и на возможно более долгий срок. Раньше он не спускал с меня глаз, я не могла отправиться без него даже в самое маленькое путешествие, а теперь я жду, что он построит ей храм, лучше всего прямо посреди города.
Она разразилась рыданиями. Мерит попыталась утешить свою мать:
— Я думаю, он скоро пресытится этой змеей. Ты заметила, что он, как и прежде, носит на шее половинку твоего сердца из ляписа? Пока он его не снимет… Я не знаю, какими колдовскими средствами она заманивает его ночь за ночью в свою постель и крепко держит, как мальчика, который влюбился впервые в жизни. Поезжай в Мемфис и забудь этот двор на некоторое время. Я буду сообщать тебе обо всем.
Фараон чувствовал себя в постели Мерит-Анта поистине как Могучий Бык — помолодевшим, полным сил, готовым ко всему.
Она не скупилась на слова восхищения, змея с бирюзовыми глазами. На ломаном египетском она хвалила его мужскую силу и называла себя самой счастливой женщиной в Кеми, потому что может наслаждаться безмерными радостями в его объятиях. В ее словах ему не слышалось ни лести, ни преувеличения, она произносила эти похвалы как бы против воли, и Рамзес поверил в то, что она искренна.
Когда в разговоре упоминалось имя Нефертари, Гутана с глубоким уважением осведомлялась о ее здоровье, хвалила ее сияющую молодость и добавляла не без коварства:
— Ах, если бы и моя красота могла сохраниться до столь преклонного возраста! Не знает ли твоя первая супруга каких-либо колдовских уловок? Было бы, конечно, неловко с ее стороны выдавать их…
Рамзес, бестолковый, как и многие мужчины в подобных ситуациях, не улавливал в этих словах злорадства, считая их только хвалой и знаком уважения по отношению к первой супруге, и еще больше ценил за это Гутану.
За полчаса до восхода солнца принц Мерире был на месте. Его высокая крепкая фигура выдавала отцовскую кровь, но круглым, почти детски-трогательным лицом он походил больше на свою мать Нефертари.
Принц Монту, житель пустыни, не знал точности в определении времени. Его понятия о времени были расплывчаты и определялись обстоятельствами. Вечером накануне он болтал с Незамуном и при этом выпил больше, чем обычно, поэтому проснулся только тогда, когда огненный глаз Ра уже светил над его кроватью. Поэтому Монту появился лишь час спустя после восхода солнца с тяжелой головой, едва ворочая языком. Так как ему не было знакомо понятие «опоздание», он не извинился, а только ухмыльнулся в знак приветствия и спросил:
— Волнуешься? А где лошадь?
— Об этом хотел побеспокоиться ты, — сказал Мерире с упреком.
— Только терпение, мой друг. У нас времени целый день.
Когда лошадь была на месте и слуга запряг ее, Монту обошел вокруг боевой колесницы, потрогал кое-какие детали и, наконец, довольно кивнул.
— Я полагаю, можно ехать. Сначала мы вместе сделаем круг, а потом ты попытаешься один. Идет?
Мерире с восторгом согласился, и оба не похожих друг на друга брата запрыгнули на колесницу — среднего роста, коренастый, с более темной кожей и грубым, настороженным лицом Монту, и уже сейчас выше его на полголовы долговязый Мерире.
Тем временем собрались несколько зрителей: дворцовые стражники, наслаждавшиеся свободным временем, придворные чиновники, слуги и еще пара старых сановников, находившихся в отдаленном родстве с царским домом и проводивших вечер своей жизни на полном царском обеспечении в стенах дворца.
Незамун также был на месте. Он перебросился несколькими словами с Монту, ободряюще улыбнулся взволнованному Мерире и излучал, как всегда, совершенное дружелюбие.
Монту взял поводья, взглянул на Мерире и сказал:
— Держись крепче.
Потом оба рванулись напрямую на запад по большой, светлой, мощенной каменными плитами улице для процессий. Они мчались на значительной скорости, потому что отдохнувшая, сильная лошадь летела по широкой улице так, что искры сверкали из-под колес.
Как воин ниу, Монту был настолько знаком с ездой на колеснице, что он мог управлять ею хоть во сне. Он сразу же почувствовал какое-то странное скольжение, которое шло от левого колеса. Он наклонился в сторону, чтобы посмотреть, в чем дело. В то же мгновение склеенные спицы разошлись, выпрыгнули из колеса, и колесницу рвануло в сторону.
В пустыне Монту выучился в минуту опасности прежде всего думать о себе самом. Этому правилу он всегда и следовал. Он не был человеком, который жертвует собой ради друга, во многом поэтому до сих пор был жив. Однако сейчас он действовал против этого правила и проревел Мерире:
— Прыгай! Быстро!
Он пропустил подходящий момент, чтобы спастись самому. Мерире просто выпал из колесницы, бухнулся на мягкое место, несколько раз перекувырнулся и остался лежать неподвижно.
Монту выпустил поводья, но его прыжок из рассыпавшейся колесницы не удался. Он стукнулся головой о бронзовую ступицу правого колеса, которое оторвалось от оси и вместе с ним рухнуло на мостовую. В момент падения тренированный воин ниу покатился, чтобы избежать перелома, костей и казалось, что ничего особого с ним не случилось. Он быстро вскочил на ноги и, хромая, побежал к неподвижно лежавшему Мерире.