Храм фараона
Шрифт:
— Что случилось с ее глазами?
— Они также охвачены болезнью, Богоподобный. Если царица выживет, то ослепнет.
— Да зачем же ей тогда жизнь? — Царь мрачно посмотрел на лекаря. Тот только молча поклонился и подождал, пока Рамзес выйдет из комнаты. Затем он открыл свой деревянный ящичек с лекарствами и вынул из него два льняных мешочка. Из каждого он высыпал немного порошка в бокал и налил в него воды. Бронзовой палочкой размешал смесь, и недолгое время легкое бульканье воды было единственным звуком в комнате наряду с беспокойным дыханием больной, которая впала в забытье. Спустя полчаса она закричала, попыталась вырвать связанные руки и открыла свои мутные слепые
— Пить… — прохрипела она распухшим ртом, и лекарь тотчас схватился за бокал. Он поддержал ее горевшую голову и аккуратно поднес сосуд к ее жаждущим губам. Она жадно опустошила бокал, и лекарь снова уложил ее голову на подушку. Чуть позже дыхание ее стало хриплым и прерывистым, Гутана наполовину выпрямилась, приоткрыла свои искалеченные глаза и с долгим свистящим выдохом упала назад.
В комнате наступила мертвая тишина. Молодой лекарь налил воды в бокал, выполоскал его и выплеснул содержимое из окна. Затем собрал свой ящичек с лекарствами и тихо вышел из комнаты.
Когда царь поздно утром проснулся, к нему явился главный советник.
— Она мертва, Богоподобный. Царица Мерит-Анта скончалась этой ночью. Двое ее придворных, как полагают врачи, не доживут до следующего дня. У остальных болезнь протекает более легко.
— Может быть, я не должен был жениться на ней, на хеттиянке Гутане? Странно, что я не ощущаю печали, Парахотеп. Отчего это? Когда я увидел ее сегодня ночью в постели, слепую, покрытую гнойниками, она показалась мне чужой, и втайне я просил Озириса, чтобы он забрал ее в свое царство. Но ведь она долгое время владела моим сердцем… Нет, моим телом. Знаешь ли, я был совсем в ее руках… Она могла получить от меня все, ей стоило только взглянуть на меня. Эти бирюзовые глаза… Болезнь разрушила ее колдовство, глаза потеряли свой цвет, стали мутными зеркалами… — Он тряхнул головой, словно отгоняя наваждения. — Ты должен будешь послать царю Хаттусили сообщение о ее смерти. Напиши ему, что при дворе в Пер-Рамзесе царит глубокий траур; напиши, что фараон очень ценил свою третью супругу, что это была воля богов… Напиши ему что хочешь, Парахотеп. Я не хотел бы больше иметь с этим ничего общего.
Рамзес поднялся и зевнул во весь рот:
— Это прошло, мой друг, прошло! Я должен был бы чувствовать печаль, но ее нет, совсем нет! Она была ведьмой, Парахотеп, я только сейчас это понял. Она отдалила меня от всех — от возлюбленной моей Нефертари, друзей, обязанностей… Вы-то куда смотрели? Мог же кто-то из вас сказать: «Сесси, берегись, эта женщина высосет тебя, как гранат». А вы…
Царь растерянно покачал головой.
— Но Сесси, — возразил Парахотеп, — мы ведь пытались. Вспомни о моих предостережениях, когда я должен был ставить печать на указах о дарах для нее. Царица Нефертари была так расстроена, что, прямо скажем, сбежала в Мемфис. Ты сам должен был почувствовать, что здесь что-то не то. И сам посуди: кто посмел бы что-то возразить тебе, Сесси? Ты Благой Бог, повелитель Обеих Стран, чье слово свято, чья воля — закон. Неблагодарное дело — взывать к разуму влюбленного, каждый это знает, а уж когда влюбленного зовут Рамзес…
Царь хлопнул друга юности по плечу:
— Да ладно тебе! В конце концов то, чего никто не осмеливался сделать, на свой лад сделала Сехмет. Своим чумным дыханием она отравила дворец Мерит-Анта. Мы должны окончить ее работу, Парахотеп, и показать богине, что мы принимаем ее решение. Итак, я приказываю: подождать, когда болезнь прекратится, а потом отослать всех выживших придворных куда-нибудь в деревню, где они никому больше не повредят и смогут выздоравливать в покое; мертвых сжечь вместе с дворцом и со всем, что в нем есть. Эти хетты ведь не верят в дальнейшую жизнь в Доме Вечности, поэтому им все равно, что с ними будет. Врачи говорят, дом, зараженный оспой, еще долгое время представляет опасность для здоровых людей, поэтому пусть пламя уничтожит все, что там есть. Я отправлюсь завтра снова в Мемфис вместе со всей семьей. Нефертари, Енам, Изис-Неферт, Сети, дети — все должны ехать со мной. Я приглашаю и тебя, если хочешь. Опасность заражения еще слишком велика. Мы вернемся только тогда, когда дворец Мерит-Анта будет сожжен, а пепел его развеян. Я не хочу больше видеть ни малейшего следа этого дома. Ты меня слышишь? Ни малейшего следа.
— Хорошо, Богоподобный. Изис-Неферт здесь нет, ее пригласила к себе в поместье царица-мать Туя.
— Моя мать?.. — Рамзес был так удивлен, что потерял дар речи.
— Да, несколько дней назад. Так Изис-Неферт отправляться в Мемфис?
— Нет, — ответил Рамзес быстро. — Она может оставаться там, у моей матери. А я сейчас же отправлюсь к Великой Царской Супруге.
— А она тебя узнает после столь долгой разлуки, Сесси? — пошутил Парахотеп.
— Когда-нибудь я отправлю тебя в каменоломню за оскорбление Благого Бога, мой дорогой главный советник.
— Это было бы почти отдыхом по сравнению с моими обязанностями при твоем дворе.
— Ну, гляди, у тебя еще будет время сравнить… — Рамзес предостерегающе поднял палец.
Уже несколько месяцев Нефертари не чувствовала себя вполне здоровой. Сильный кашель мучил ее. Днем она часто так утомлялась, что должна была прилечь. У нее не было болей, и в облике не было заметно каких-либо изменений, за исключением глубоких теней под глазами и легкой бледности, которые были заметны, когда она недосыпала.
Когда Рамзес явился к ней, служанка попросила его немного подождать, потому что госпожа была еще не одета.
Между тем Нефертари торопливо подвела глаза, втерла румяна в щеки, взглянула в зеркало и попыталась улыбнуться. Ей это не совсем удалось.
— Проси Благого Бога!
Рамзес, уже испытывавший нетерпение, ворвался в комнату:
— Что с тобой случилось, моя любовь? В это время ты обычно бываешь уже давно на ногах.
— Я так мало была нужна в последнее время, что привыкла залеживаться в постели.
Рамзес понял намек и болезненно поморщился:
— Да, я пренебрегал тобой, признаю. Это было… Она, между прочим, умерла сегодня ночью.
— Кто? — спросила Нефертари, хотя понимала, о ком речь.
— Мерит-Анта, моя третья супруга. Знаешь, в ее дворце лютует оспа, и мы должны считаться с тем, что один из нас может заразиться. Поэтому завтра с утра мы уезжаем в Мемфис: ты, дети, Мерит, Сети, Парахотеп — все важные люди. Я перенесу резиденцию в Мемфис до тех пор, пока минует всякая опасность. Ее дворец я велю сжечь вместе со всем, что в нем находится. Я хотел бы любое воспоминание о ней… Я хотел бы…
Он запнулся, как будто стыдился своих слов, и беспомощно посмотрел на Нефертари. И странно: его Прекраснейшая улыбалась, на ее круглых щечках появились очаровательные ямочки.
— Почему? Разве ты не опечален?
— Странно, но я чувствую… облегчение. Да, облегчение! Эта женщина смутила мой разум и привязала меня к себе… к своей постели… Но мое сердце я ей не подарил. Оно всегда принадлежало тебе.
Он дотронулся до амулета на своей груди.
Нефертари хотела вознаградить это признание сияющей улыбкой, но вместо этого на ее глаза навернулись горькие слезы, покатились по щекам и смыли часть торопливо нанесенных румян.