Храм
Шрифт:
— Вы хотите сказать, что его единственная страсть — медицина?
— Нет-нет, при чем тут медицина. Она для него только инструмент, как топор для плотника. С тем же успехом он мог бы заниматься чем-нибудь другим.
Она замолчала. По лицу ее было видно, что она вдруг оказалась где-то далеко.
— Вы пытались объяснить, отчего ваш отец трудно сходился с людьми, — деликатно напомнил полковник. Она словно очнулась.
— Да-да, спасибо... Это так трудно выразить точно... В детстве я этого не чувствовала, с детьми он другой. Но когда выросла — ощутила, что он от меня отдаляется, что я теряю его.
— Он перестал вас любить?
— Ну что вы! Может быть так: я поняла, что он живет в каком-то ином, своем собственном мире. И с нами выходит на контакт только потому, что таковы правила игры.
— Раздвоение личности? — спросил майор.
— Вовсе нет. Это называется одиночеством.
— Вы только сейчас это поняли? — спросил полковник.
— Секунду назад. Я всегда воспринимала его сердцем, но вы вынудили меня препарировать это чувство. Теперь я буду любить его еще больше.
— Нет, — сказал полковник, но не стал ничего объяснять. — Вы пока пейте чай, а я покопаюсь в компьютере. Глядишь — что-нибудь и всплывет. Хотя сомневаюсь. Не тот случай... Так вы сказали, в последний раз его видели в пятницу? — Она кивнула. — Сегодня вторник... Что ж, начнем с больниц.
Он не скрывал, что совершенно не верит в этот вариант. И в самом деле: кто-кто — а уж медики должны были его признать и поднять трезвон. Еще бы, лучшего повода, чтобы попасть на экраны центральных каналов TV, не затратив на это ни малейших усилий, трудно придумать. Не нужно годами разрабатывать уникальную операцию, потом пробивать на нее «добро», потом собираться с духом и сжечь год жизни за эти несколько часов, — ничего не нужно. Вообще ничего! Достаточно заявить на весь мир: у нас Н, мы его спасаем, мы это сможем... Пусть специалисты посмеются, зато у публики какая реклама!
Предчувствие не обмануло: поиск на сайтах скорой помощи и больниц ничего не дал. «Теперь заглянем к нашим коллегам, — сказал полковник. — Я убежден, что и это — пустой номер, но я обязан исполнить определенный ритуал поиска.»
Он оказался прав. «Теперь морги, — сказал полковник. — К ним каждый день свозят множество неопознанных клиентов.» — «Я посмотрю вместе с вами.» — Она встала, но полковник остановил ее мягким жестом: «Пейте чай. Я хорошо знаю лицо вашего отца.» Она с облегчением опустилась на стул.
На этот раз поиск затянулся. Полковник не спешил, подолгу разглядывал некоторые кадры, наконец с явным облегчением повернулся к столу и взял свой холодный чай.
— Ничего. Но из этого «ничего» мы можем уверенно сделать самый приятный для нас вывод: ваш отец жив. За сто процентов не могу поручиться, но девяносто девять — наверняка наши.
— И что же дальше?
— Будем искать. Я отдам это дело толковому детективу. Не сомневайтесь: если есть хоть малейшая зацепка — мы найдем вашего отца. Не иголка... Если откровенно — я убежден, что искать его долго не придется. — Он увидел, как удивленно поднялись ее тонкие, мастерски подрисованные брови, и с улыбкой сказал: — Вероятнее всего — сам объявится. Или похитители позвонят. Вариантов много.
— Да кому придет в голову его похищать?! — изумилась она.
— Умельцев много, — сказал полковник, и поскольку ее изумление не прошло — добавил: — Вы можете представить, сколько миллионов могут запросить за вашего отца? — Потом взглянул на майора. — Ты не возьмешься за это дело? — Майор кивнул. — Вот и славно. На сегодня остальные дела отставь. До вечера далеко, осмотреться успеешь. Мне бы хотелось поскорее узнать, что ты обо всем этом думаешь.
Майор кивнул и вышел. Когда она уже заканчивала писать заявление, он возвратился в потертой кожаной куртке поверх глухого застиранного свитера, в кожаной плоской кепке с пуговкой наверху. Даже ботинки он поменял: вместо дорогущих английских штиблет надел уже немало повидавшие на своем веку нашенские мокроступы на толстенной микропористой подметке. Через плечо висела брезентовая сумка для инструментов.
Прощаясь, полковник дал ей свою визитку:
— Если что-нибудь узнаете первой — звоните.
В нем что-то изменилось. Ну конечно же, поняла она, ведь в нем была праздничность и даже кураж. Пусть я совсем не в его вкусе, но он меня встретил, как приключение. Но свечи догорели, возбуждение угасло, и утренняя елка оказалась всего лишь срубленным деревом, пережившим свой праздник и потому нелепым жалкими потугами сохранить полуночную красоту с помощью игрушек из стекляруса, бумаги и ваты.
Дом, в котором жил профессор, был неказистый, старый — четырехэтажная «сталинка», построенная пленными немцами в конце сороковых. Майору доводилось бывать в нем по службе, он помнил обшарпанные, с обвалившейся штукатуркой стены парадных, какие-то проблемы с канализацией и водопроводом — в последний раз дом ремонтировали лет двадцать назад, а капитально — вообще ни разу. Кабы его строили не немцы, а наши, сюда вообще было бы страшно войти, — размышлял майор, шагая следом за молодой женщиной. — Вот никогда бы не подумал, что в нем живет такая знаменитость.
Парадное было именно таким, каким майор его помнил. Отполированные временем дубовые перила ему и в этот раз понравились; в них было что-то, оставленное миллионами прикосновений человеческих рук. Майор поднимался по лестнице, скользя по ним рукой. Снимаю информацию, иронически думал он, но руки не отнимал, а, напротив, прислушивался к себе, словно ждал какого-то знака. В паранормальной практике он ничего не смыслил, а случайно попавшая ему в руки книжка убедила его, что все это — хренотень, придуманная для обмана дураков. Но в его практике был случай, когда ясновидящая помогла ему в расследовании дела. Сразу после этого она исчезла. Скорее всего — убрали (дело было серьезное), но не исключено, что — поразмыслив (майор был убежден, что ясновидящие не могут видеть своего будущего — полагаю, ему это внушили фильмы-фэнтэзи; как человек прагматического склада ума, дальше в эту тему майор не углублялся, а потому и не замечал противоречия в схеме: для других — вижу, для себя — нет), — так вот, почему бы не допустить, что та ясновидящая, поразмыслив, взяла да и поменяла паспорт. И слиняла куда подальше. А жаль: он уж, было, вознамерился испытать ее еще в одном деле, и если бы получилось... Да что теперь об этом говорить.
Дверь в квартиру Н была, как и положено, железная, но с таким замком, что майор при необходимости разобрался бы с ним отмычкой за одну-две минуты. Впрочем, за этот замок майор не мог поставить профессору минус. Скорее всего, профессору было безразлично, сколь надежно запирается его дверь. Будем считать, что имеем дело с редким экземпляром — обыкновенным свободным человеком, — размышлял майор, входя за дочерью профессора в квартиру.
Переступил порог — и застыл.
Жалкая однокомнатная квартира. Дешевые обои с безвкусным коричневым орнаментом, поблекшие и кое-где пострадавшие от времени, старое круглое зеркало, потускневшее, с облупившейся основой, вешалка, каких не делают уже лет тридцать. Н въехал сюда после прежних жильцов сразу, даже не сделав косметического ремонта, — понял майор. — И брошенные ими вещи оставил на прежних местах...