Хранитель древностей.Дилогия
Шрифт:
— Неважно! — снова крикнул рейхссоветник. Но это вышло бессильно и жалко.
— Нет, это важно, это очень, очень важно, — сурово сказал 48 100, - десять, сто, тысячу?..
— Пятнадцать, — сознался рейхссоветник. И сейчас же понял, что вот именно этого совершенно незачем было говорить. — Но среди них было десять убийц и грабителей, — сказал он поспешно, защищаясь.
— Отбросим их, — согласился 48 100. — Пять! — Он подумал. — Ну что ж, другой бы целую гору черепов наворотил. Но вот имейте в виду, что пяти голов уже достаточно, больше на себя не принимайте ни одной, поняли! — Он говорил тихо, возбужденно, но не говорил, а приказывал.
— Но ведь если я уйду, на мое место посадят другого, а он…
— Неважно! — закричал теперь 48 100. — Если упустите время, вы пропали — вы их! Помните, надо бежать! Бегите, пока не поздно. — Он вдруг остановился и посмотрел на него голубыми, почти безумными глазами и спросил: — А завтра вам пришлют группу из ста человек — саботажников или коммунистов, и что вы будете делать с ними?
— Да, — кивнул головой рейхссоветник. — Это дело уже лежит у меня на столе.
Глаза 48 100 вспыхнули и сейчас же погасли. Он подошел к столу, опустился на него и сухо приказал:
— Так уходите, это единственный ваш шанс. Они уже изнемогли изнутри, значит, сунутся в большую войну. И тогда конец. — Он помолчал, вздохнул, пододвинул к себе ящик с сигаретами, снова нащупал одну, взял, закурил и закончил:
— И вам тоже… Около вас на ножке стола звонок, позвоните, пожалуйста.
А рейхссоветник продолжал сидеть в той же позе, как сидел. Что-то непомерно сильное не позволяло ему окончить разговор, хотя наговорено и выслушано было достаточно. И самый подходящий момент уйти он уже упустил.
— А что у вас с сердцем? — спросил он тихо, отыскивая и нажимая кнопку.
— Ничего, — скучно ответил 48 100, - но я сдохну именно от сердца, и это произойдет в самые первые дни войны. Значит, черед год-два. — Тут он снова улыбнулся уже утомленно и как-то очень, очень издалека.
«Вот пускай к нему иностранцев», — каким-то краем мозга подумал рейхссоветник, и сейчас же 48 100 ответил ему:
— Поэтому они и хотят пустить ко мне иностранных корреспондентов — смотрите, мол, жив. Но тех-то не обманешь, они сразу все поймут.
Он вдруг взглянул на рейхссоветника и сказал, зевая:
— Да, если бы скорее, скорее уж! Если бы они чуть поумнее и посмелее…
И он снова зевнул.
«Все это сделано, сделано, сделано, — твердил рейхссоветник, идя по тюремному коридору. — Это ложь и игра, просто я встретился с очень умным, сильным и умелым врагом, все это ложь и игра».
Через день его вызвали к шефу. Только теперь шеф принял его не в зале, а в служебном кабинете.
Это был очень маленький кабинет, в нем стояли только стол, телефон да диван. И, наверное, это был еще какой-то очень особый кабинет, такой, где шеф работает по ночам. Когда рейхссоветник вошел, шеф сидел и писал. Увидев вошедшего, он кивком головы указал ему на диван.
— Я сейчас, — сказал он. Потом он вызвал секретаря и подвинул к нему бумажку («Ну, вот, примерно, так») и обернулся к рейхссоветнику.
— Так как вам понравился этот бесноватый? — спросил он весело.
Легкость его тона обрадовала и успокоила рейхссоветника, и он ответил:
— Он действительно бесноватый, я так от него ничего и не узнал.
— Да? Это бестия такая, это бестия! — убежденно проговорил шеф, смеясь. — И я теперь понимаю, почему его любили женщины. Вот вы мне тогда говорили насчет его театральных рецензий. Да ведь за них он имел любую актрису.
— Вот как? — пробормотал рейхссоветник, улыбаясь и бледнея.
Шеф посмотрел на него, тоже улыбнулся и вдруг спросил:
— Вы рассказывали кому-нибудь о свидании с ним?
— Нет, — ответил рейхссоветник.
— Ну и отлично, — тоже кивнул головой шеф, — никому ничего! Мне только что звонили из тюрьмы. У него сильный сердечный припадок, л велел его отправить в больницу. Но исход, вообще-то говоря, сомнительный, — он посмотрел на рейхссоветника и спросил: — А вы не вынесли такого впечатления, а?
«Конец, — понял он. — Это уж все». И сказал:
— Да, безусловно, вынес.
А сам подумал: «Что же будет с ней, когда она узнает?»
Он ничего не сказал ей прежде всего потому, что ее не было с ним. Но твердо и бесповоротно решил, и не решил даже, почувствовал, что, во-первых, он, этот чех, с его женой действительно жил, а во-вторых, что это его совершенно перестало волновать.
Большое дело о преступной подрывной организации уже лежало на его служебном столе, оформленное, подшитое и переплетенное. И хотя проходили по нему не сто человек, а всего десятка полтора, он чувствовал: ну вот и подошло к нему то, от чего предостерегал его 48 100. Кресло судьи все больше превращалось в эшафот.
К вечеру он унес дело к себе и посмотрел его. Исход был ясен, по крайней мере, для шести человек. Переписка с заграницей, листовки, подрывные речи против фюрера, а в общем, как ни хитри, а голова долой. В крайнем случае можно было свести число смертников до трех, но эти три уже погибли наверняка. Да и участь других двоих тоже была очень сомнительна — не то удалось бы их спасти, не то нет. Итак, после этого процесса его счет бы сразу увеличился до восьми или десяти смертей. Притом такие дела должны были участиться, ибо к началу года приурочивалось издание каких-то чрезвычайных законов о подрывной деятельности и охране государства. Об этом ему сказал прокурор. Он особенно подчеркнул это слово — «чрезвычайных «и пожал плечами: «Что ж поделаешь, ведь и правда живем в предвоенное время», — сказал он. И сейчас, листая дело, рейхссоветник все время вспоминал его — высокого, полнолицего, румяного человека (румянец лежал на его лице багрово-сизыми пятнами) и слышал его голос — всегда уверенный, бодрый, веселый. Уж очень хотелось прокурору хорошей, быстрой, веселой войны. «Что бы подумала она? — пронеслось у него в голове. — Если бы слышала этот разговор!»
И не успел он подумать о ней, как зазвонил телефон. Он снял трубку и сейчас же услышал ее голос:
«Здравствуй, милый, — сказала она очень ласково, — у меня хорошая новость, меня отпускают на три дня. Я говорю с аэродрома, через час увидимся, встречай!»
Из самолета она вышла радостная, возбужденная, с букетом роз и сразу же бросилась ему на шею. «Ты знаешь, я буду на приеме, нас приглашено всего со- рок человек», — выпалила она после первой минуты разговора. И тон у нее был такой радостный и хвастливый, что он подумал: «Вот так «я ненавижу»!»