Хранитель ключа
Шрифт:
— Вот послушайте, какое воззвание передает восставший Петроград! Вождь мирового пролетариата говорит: Мир — народам, земля — крестьянам, фабрики — рабочим, шахты — гномам.
— Что, прям так и сказал? — оживился делегат от гномов.
— Нет. — признался гремлин. — Но я так понимаю, что народы, крестьяне и земля имелись в смысле широком. Широчайшем просто… Народы: человеческий, Древний или эльфий, Малый народец. А кто вы, гномы, вы есть, как не трудовой народ…
Бородатые коротыши закивали: дескать это вся остальная нечисть —
И тут гремлин выпалил то, из-за чего все и заваривалось:
— Но революция в опасности! И нам, всем небезразличным к делу революции, следует сформировать интернациональную дивизию нечисти и отправится на помощь революционному Петрограду!
И тут началось то, что журналисты в газетных отчетах о съездах называют прениями, а все остальные — гамом и криками. Трещали руками-ветками лешие, скрипели доспехи, пронзительно визжала двугорбая жаба!
— Да здравствует Великая Октябрьская революция! — орал луженой глоткой гном.
— За веру, царя и отечество! — кричали солдаты.
Шум гремлин слушал этот шум с удовольствием. Ну надо же — почти все как у людей.
За поляной, довершая общий шум, ревели гномьи ездовые медведи. Отправляться в далекий путь пешком было неудобно. Да и зимой, положим, гном в снегу оставлял следы, кои некоторые охотники принимали за детские. Потому в неких краях появлялись байки, легенды о зимнем ребенке.
Но оседланный медведь оставлял следы только медвежьи.
А когда дошло до записи, оказалось, что о дивизии думать рано. Даже полк — было слишком. От силы батальон. Но для пущего пафоса все равно подразделение именовали дивизией. Что не говори — звучало солиднее.
В армию записались, среди прочих, ходячий рыцарский доспех, две двугорбые жабы, тридцать солдат из пропавшего в 1914 году батальона.
Но больше никто из людей и из тех, кто некогда ими был в армию не пошли.
Пытались, к примеру, позвать утопленника:
— А ты, Федот, пойдешь с нами?
— Не-ка, не пойду.
— Что боишься за свою шкуру? — пытались взять его на «слабо».
— Я уже мертв. — спокойно ответил Федот. — Потому резону за шкуру бояться нету. Что касательно, бороться за свои права и свободы, то мне известна только одна причина их сдерживающая: а именно моя жена.
— Ну а как же родное болото?
— Я чего думаю… Мое болото никому не надо. Ну а какой смысл защищать то, на что никто не позариться?
— А вдруг придут болото осушать. Добывать, скажем, торф…
— Когда придут — тогда и поговорим. Короче, не хочу идти и все тут!
Хотя гном и кричал если не больше, то громче всех, пошел не в армию, а домой, сославшись на то, что победу он будет ковать в тылу.
Не пошел в бой и Кощей:
— Я, конечно, бессмертный, но с другой стороны чего лишний раз Косую дразнить? Да и далеки мне эти все идеи.
Кащей свистнул. Из леса на поляну выбежал его конь.
— Мы
Несмотря на возраст, Кащей на слух не жаловался. На чувство юмора — тоже.
— Я бы предпочел, чтоб это сделали они… — улыбнулся он в сторону ведьмочек.
Те захихикали.
Уже держа коня за трензеля, пошутил:
— Эх, я бы порвал тельняшку на груди, но желательно на чужой и желательно на женской…
Ведьмочки засмеялись громче и совершенно откровенно.
Надо ли говорить, что ведьмочки тоже не пошли на войну?
Пьянство с мертвецом
…Неизвестно, как крестьяне узнали о приближении сотни. Может, кто-то живущий на выселках в доме сокрытом кустами был разбужен грохотом копыт…
И пока эскадрон петлял по дороге проложенной намеренно серпантином, вестник рванул тропой тайной, короткой.
Может, тревогу поднял какой-то бортник, удалившийся от деревни по делам своего ремесла. Сложил костер из веток смолистых, еловых бросил туда побольше мха для дыма и ушел, спасаясь от беды, все глубже в лес.
Как бы то ни было, когда сотня появилась ввиду деревни, грянул нестройный залп. Толку с него было вовсе никакого — пули вылетели в белый свет как в копеечку. Некоторые зарылись в землю перед эскадроном, другие пролетели над головами наступающих.
Затем загремели иные выстрелы. Но стреляли уже не залпом, а как придется: кто когда успеет перезарядить винтовку.
Деревня оказывала сопротивление.
Кстати, крестьян можно было понять.
Приходили белые и грабили. Приходили красные — и опять грабили. Появлялись странные люди, без знамен и особых идей и снова грабили, портили баб.
Налетчики понимали, что шанс вернуться в эти края минимален, поэтому грабили бестолково, не оставляя ничего на развод.
Те, кто переживал налеты, сначала дрожали, как осиновый лист, затем, когда беда была далече, сжимали кулаки.
Потом успокаивались, думали: это был последний раз. Должны же они успокоиться когда-то?
Но проходило время, и в деревню приходила новая беда.
Наконец, терпение лопнуло. Из земли были вырыто оружие, которое прятали еще деды-прадеды, вернувшиеся с турецкой войны.
На свет явились винтовки кремниевые, капсульные, мушкетоны, скорее похожие на мортиры. Более поздние, унитарные винтовки: переделочные, систем Ле Фоше, Гра-Копачека, Крнка, именуемые в народе как «Крынка». Были и более новые, разработанные под руководством американского генерала Бердана.
Порох просушили, отлили пули.
Но вот беда: почувствовав в руках оружие, большинству казалось, что они — высотой с горы сильней былинных богатырей. Как-то забывалось, что у нападающих тоже есть оружие, и опыта обращения с ним будет поболее.