Хранитель Реки
Шрифт:
Валентин Сергеевич вольготно устроился на корме, используя вместо руля и весел новомодную штуку – небольшой электромотор с совсем уж крошечным винтом на конце длинного вала. Впрочем, мощности моторчика, с учетом отличных ходовых качеств «судна», вполне хватало, чтобы не спеша продвигаться против течения.
Бакенщик же безо всяких технических примочек просто греб редкими, с виду не сильными, гребками, но лодка ни на метр не отставала от питерца. И эта ежедневно повторяющаяся физическая нагрузка вовсе не мешала ему думать.
А думать было о чем.
Легко ли Служить,
Ведь отец толком так ничего и не рассказал. Да, что-то передал ему дед, а тому – прадед. Но разве мало примеров, когда не два и даже не десять, а сотни и тысячи человек одновременно совершают нечто нелогичное, если не сказать – безумное?
Сомнения – вот что отравляло жизнь Бакенщика. До такой степени, что уже задумываться начал, не зря ли он потратил свои лучшие годы.
Нет, на Реке ему по-любому было хорошо, пока бакены горели. Но одно дело – просто жить у любимой реки, а другое дело – Служить на Реке. Человеческая жизнь оправданна только тогда, когда для ее описания используются заглавные буквы.
Последние события уменьшили, если вовсе не свели на нет, сомнения Бакенщика. Он действительно Служит. Но ясности в важнейших вопросах, кому и зачем, не прибавилось ни на йоту.
Когда же это началось?
Наверное, два с половиной года назад. Питерец в прошлом и позапрошлом сезонах летом не приезжал, работал в экспедициях на Дальнем Востоке. Значит, точно два с половиной года прошло.
Это была их последняя попытка зачать ребенка. Ездили сначала в Омск, потом – в Новосибирск. Собирались в Москву, но после того, как симпатичный, явно сочувствовавший им доктор объяснил суть жениных проблем, надежд практически не осталось.
…А они так радовались тогда!
На третий год жизни на Реке нежданное половодье смыло их первую, доставшуюся в качестве служебного жилья, избенку. (В отцовские древние хоромы Бакенщик тогда еще не переехал: тяжело было ходить по половицам, по которым совсем недавно ступали и его мать, и отец, – слишком рано и слишком неожиданно они покинули своего единственного сына.)
Весна была удивительно быстрая. А еще в верховьях взрывали лед, чтоб уберечь мосты. Вот казенная хата и поплыла, вместе со всеми вещами. Бакенщик бросился на лодке догонять. Жену брать не хотел. Тогда она просто сиганула в ледяную воду, пришлось вытаскивать отчаянную на борт. Основное имущество спасли, да и Галинина простуда показалась тогда несильной. Отлежалась пару дней и пошла – дел-то по весне немало. А вон как все тягостно оказалось…
Бакенщик нашел статью об искусственном оплодотворении, когда семя мужа зачинает жизнь в яйцеклетке жены не в ее организме, а «ин витро» – в пробирке, грубо говоря. Однако сочувствующий доктор в их случае и этот путь не рекомендовал. Мучений много, а результат – крайне сомнительный. Порекомендовал же взять ребенка из роддома. Брошенного.
Долго над этим думали. Очень сомневались. Галина боялась за дурную наследственность, а Бакенщик – за непонятность ситуации. Ведь его собственное Служение он должен был передать первенцу. Будет ли его первенцем ребенок чужих, неведомых родителей?
В общем, ничего не придумали толком, отложили решение на потом. А время летит быстро, и чем старше люди, тем быстрее летит. Так что это «потом» само собой стало каким-то уж очень отдаленным, практически нереальным.
И вдруг все закрутилось в каком-то бешеном ритме.
Сразу по прибытии из Новосибирска – раздеться толком не успели – обнаружили на столе два запечатанных длинненьких конверта.
В принципе, это их не удивило. Точнее, не так. Не странный метод доставки почты их удивил. Раньше избы вообще не запирались, сейчас – запираются, но ключ лежит под ковриком у входа, кому надо – найдет. Вот кто-то, проплывая мимо, и забросил конверты. Удивило другое: писем ниоткуда не ждали. И Галина осталась без родни, и он. Может, потому так друг за друга и держатся?
А письма оказались из туристического агентства. Его заметный красный логотип был на каждом конверте. И выпали из конвертов две путевки. Да не куда-нибудь, а в город Иерусалим, о котором знали, конечно, но уж очень он был далеко от их сибирской Реки. Во всех смыслах далеко.
Бакенщик сначала даже звонить не хотел по указанным телефонам. Хоть и были именно их фамилии вписаны, но ясно ведь, что ошибка. Не только сами ничего не заказывали, но даже и во всяких викторинах телевизионных не играли, и на призывы заполнить какие-нибудь сомнительные анкетки тоже никогда не откликались.
Тем не менее позвонил. Галина настояла. Отчего-то ей вдруг до дрожи захотелось в этот далекий и неведомый Иерусалим, и хотение было явно связано с так и не свершившимся чудом ее деторождения. По телефону агентства ответили, что все нормально, можно выезжать в указанные даты. На крик Бакенщика (связь с переговорного пункта была неважной), кто заплатил, со смехом, после паузы для уточнений, ответили: да вы же сами и заплатили, Иван Григорьевич!
Действительно смешно. Кстати, он уже и от имени своего почти отвык. Некому особо по имени называть.
А вот, оказывается, поехал Иван Григорьевич в столицу нашей Родины и путевку оплатил, хоть не помнит про это ничего – ни про турфирму, ни про путевки. К тому же есть еще одно немаловажное обстоятельство: Иван Григорьевич Кузнецов посещал Москву только раз в жизни, и то проездом: когда возвращался с Северо-Запада в Сибирь. То бишь два десятилетия тому назад, в другую эпоху и в другой стране.
Бакенщик любил жизненную ясность, но здесь даже обрадовался: нет, не зря отец велел ему осесть на Реке! Что-то, значит, есть реальное в их семейном, столь странном, жизненном призвании. А Галина просто обрадовалась. Даже вникать не хотела, что да откуда. Ей вдруг показалось, что поездка в Святой город, видевший множество удивительных чудес, вполне могла бы привести к совсем небольшому (но так ей нужному) чуду. И ее вовсе не удивило, что под путевками в конвертах лежали и авиационные билеты. Омск – Москва – Иерусалим. И, соответственно, обратно.