Хранитель Реки
Шрифт:
Полет запомнился мало. Суматоха при пересечении границ, внимательные израильские пограничники – особенно на обратном пути, когда вылетали из «Бен-Гуриона».
А вот светлокаменный, будто висящий в жарком мареве (это после сибирской-то зимы!) Иерусалим сибиряков потряс. Они не пропустили ни одной экскурсии, ни одного слова их замечательного гида. Четыре дня без устали – по древним камням странного, такого волшебного, такого простого и такого непонятного города.
Пятый день – день отдыха. Хотели снова убежать в Старый город, набрать подарочков для немногочисленных знакомых, но не пошли. Никто ничего не говорил. Просто не пошли, и всё. Провели весь день в номере. Много спали.
Проснулись одновременно, ближе к вечеру. Освежились в душе (Бакенщик не доверял кондиционерам и выключил их сразу по заселении) и так же, не сговариваясь, вышли на балкон.
Солнце уже начало спускаться, золотя купола храмов и отсверкивая на белых камнях. Гостиница не была высокой, но все же многие плоские крыши оказались внизу. И было тихо-тихо.
Галина робко взглянула на мужа: может, сейчас и есть время для чуда? И Бакенщик проникся тем же ощущением. Может, и есть.
Он осторожно взял жену на руки – Галка больше не юная худенькая девчонка, да и сам стал не то что раньше, но бережно взять ее на руки сил пока хватает. Отнес на их широкую – метра два, не меньше – кровать. Сам снял с нее юбку. А больше на ней после душа ничего не было.
Галина легла на спину, закрыла глаза и сжала кулаки на счастье. Потом вдруг сказала:
– Нет!
– Что нет, Галка? – даже слегка обиделся Бакенщик, уже почти всё успевший.
– Надо подушку подложить, – почему шепотом сказала она. – Так лучше. Быстрее доберутся.
Бакенщик не возражал. Хоть десять подушек, лишь бы быстрее добрались.
Он обнял жену, прижался к ней всем телом. Галина тихо застонала и теперь уже до самого конца не открывала глаз.
Потом тихо лежали вместе, по-прежнему обнявшись. Тело Галки все еще было нагим, но желания у Бакенщика теперь были совсем другими – чтобы все-таки то, что с такой любовью из него вышло, дошло до того, что с такой любовью этого ждало.
У Галки заблестели глаза.
– Может, получится? – спросила она.
– Будем надеяться, – тихо сказал Бакенщик.
Не получилось.
Следующая неделя у них была на Красном море, в Эйлате. А потом, еще через неделю, уже в Омске, где чуток задержались у старинных приятелей, проснувшись утром, вдруг поняла: нет, не беременная, чудес не бывает.
Все утро тихо проплакала. Потом рассказала мужу.
Такое ожиданное, но не свершившееся чудо больно ударило по ним. Захотелось домой, в белый стылый покой зимнего приречного хутора. Простились с хозяевами и пошли на вокзал.
Через несколько часов вышли на перрон их поселка. Оттуда – всего двадцать с небольшим километров, правда, без дороги. Но Река и зимой, и летом – дорога, либо для лодки, либо для саней. Осталось только договориться с одним из немногочисленных ныне хозяев лошадок.
Мороз после теплого вагона пощипывал изрядно. Зашли на секунду в здание вокзальчика, погреться. Чуть постояли – и снова на выход, в ту же дверь, что вошли.
Но что это?
На деревянной, занесенной снегом, скамье у входной двери – странный маленький сверток. Только что проходили мимо – его не было. Копошащийся сверток. И даже (когда Бакенщик к нему наклонился) слегка попискивающий.
Галка сразу все поняла. Схватила на руки. Прижала к груди. Глаза стали сумасшедшие – попробуй, отними!
Но Бакенщик, хоть и шокированный, умел держать себя в руках. Он огляделся по сторонам. Сейчас подскочит дурная мамашка, начнет искать малыша.
Нет, никого не было.
Бакенщик снова зашел в крошечное здание вокзала.
И там никого.
Уже понимая ненадобность этого, вышел через другую дверь на маленькую привокзальную площадь. Там вообще не было ни единой души – несколько сошедших пассажиров успели уехать или уйти.
– Здесь женщина три минуты назад не появлялась? – спросил у сонной буфетчицы.
– Здесь теперь до «горбунка» никто не появится, – незлобиво сказала она. «Горбунок» привозил по узкоколейке рабочих с леспромхозовских делянок.
Бакенщик не стал рассказывать ей про найденный сверток. «Значит, не удержал себя в руках», – отвлеченно подумал он о себе в третьем лице. И значит, эта глупость все-таки будет сделана.
– Пошли уже, – торопила его Галина, бережно неся драгоценную, почти невесомую ношу. – К вечеру совсем приморозит.
Но Бакенщик не дал себя уговорить, пока не зашел в расположенный там же отдел внутренних дел, такой же крошечный, как вокзальчик, да и как сам поселок.
– У вас нет заявлений о пропаже детей? – в лоб спросил он тоже сонного немолодого лейтенанта.
Тот хоть не близко, но Ивана Григорьевича знал.
– Вы что там, на реке, совсем одичали? – улыбнулся он. – Когда это у нас дети пропадали?
– Младенец, – уточнил Бакенщик. – Грудничок. Месяца два.
– Ты всерьез, что ли, Григорьич? – удивился лейтенант. – Сейчас Катьке позвоню, узнаю.
Его жена (очень удобно) была единственной паспортисткой поселка.
– Кать, у нас младенцы не пропадали? – спросил лейтенант без разгона.
И отставил трубку от уха, потому что оттуда такое рвануло!
– Опять нажрались с Михалычем? – вопила трубка. – Тебе еще дров три телеги колоть! Воду таскать! А вам бы все ханку жрать!
– Кать, это не я, это Бакенщик интересуется.
– Бакенщик? – на том конце провода затихли. – Не ври. Дай ему трубку.
– Иван Григорьич, скажи ей, – взмолился лейтенант, явно опасавшийся своей боевой подруги.
– Это Кузнецов, – сказал Бакенщик. – Детки в поселке все на своих местах? Груднички, я имею в виду.
– Да нет у нас в поселке грудничков, – уже без ора грустно сказала фамильная милиционерка. – С полгода уже никто не рожал. Садик закрыли, скоро и школу небось закроют – все равно ходить некому.
– Понятно, – нейтрально сказал Бакенщик, чтобы закончить разговор. – А кто, кроме нас, с поезда сошел? – поинтересовался он у лейтенанта.
– А сам не видел? – удивился дежурный. – Витька Нефедов со своей бабой и бригадир леспромхозный – не со своей.