Хранитель Реки
Шрифт:
– Да, сдатчик стал слишком опасен. Остальные – под контролем.
Покорно выслушав еще что-то, явно не слишком приятное, Велесов с облегчением дал отбой. Правда, только после того, как услышал в своей трубке короткие гудки.
А Береславский уже вышел на улицу и шел к метро. Разговор его не то чтобы обрадовал. Но существенно подкрепил имевшиеся сомнения, делая его деятельность (а следовательно, и полученный гонорар) оправданной и полезной для заказчика.
Ну и хорошо. Чем быстрее нарыв вскроют, тем быстрее начнется выздоровление.
А еще хорошо, что Ефим все-таки
Ладно. Чересчур насыщенный – даже для любящего активную жизнь Ефима Аркадьевича – день кончался, пора было ехать обратно.
К вечеру народу в метро здорово прибавилось, и теперь подземная езда уже не доставляла Ефиму Аркадьевичу никакого удовольствия – слишком тесно, в прямом смысле слова, он общался с москвичами и гостями столицы. Да тут еще проснулась совесть, и большие Наташкины глаза замаячили в виноватой душе Ефима Аркадьевича.
В результате решил ехать прямо домой, не заезжая на работу и за «Патролом». Жена любила, когда он возвращался пораньше. Можно будет даже по бульвару побродить, пока солнышко не село. «И цветы ей еще куплю. Если денег хватит», – выходя из метро, решил Береславский.
У выхода сразу пошел не в палатку, где все было дорого, а к бабкам, которые продавали собственноручно выращенную продукцию. У одной были мелкие симпатичные ромашки. То, что надо. Дешево и сердито.
Сунул руку в карман за остатками денег – и чуть не вытащил на всеобщее обозрение интимные детали Вериного туалета. Бедняга, как же она без аксессуаров выруливает? Впрочем, еще большим беднягой мог оказаться он сам. Вот был бы фокус, найди все это в его карманах Наташка!
В общем, к дому своему Ефим Аркадьевич подходил уже в правильном состоянии: необходимое, то есть цветы, имелось, а крайне нежелательное – удалено. Кроме того (может, в связи с колготочным испугом), как-то внезапно перестала мучить совесть. А жизнь снова стала казаться прекрасной и удивительной.
Каковой, собственно, она и была.
Глава 13
Случай в Лионе
Место: Лион, Франция.
Время: три года после точки отсчета.
Серж остановил свой новенький синий «Форд Мондео» на крошечной парковке, у каменного парапета набережной. Не то чтобы он сильно проголодался, просто захотелось посидеть на деревянной, увитой плющом, веранде кафешки, нависающей прямо над спешащей к теплому морю рекой.
Он-то сам едет в обратную сторону. Отдохнул классно, накупался вволю. Теперь – в обычную жизнь, с бухгалтерскими проводками, компьютером да калькулятором.
Так что особо торопиться не стоит, лишняя чашечка кофе в приятном месте будет очень кстати.
Нет, не зря говорят: Лион – это город-праздник.
Трижды проезжал его Серж за свою жизнь. Дважды – в детстве и один раз – неделю назад, когда ехал в Марсель. И трижды здесь ярко светило солнце, голубело небо, зеленела листва. Солнечные блики искрились на стеклах окон и металлических крышах, даже на брусчатке аккуратно замощенных мостовых. А по зелено-синей воде широкой в этих местах Роны, как нарисованные, скользили белокрылые яхты, мелкие суденышки и даже длинные, похожие на хищных морских рыб, спортивные многовесельные лодки – видно, тренировалась одна из бесчисленных местных команд гребцов.
Подошел официант. Принял заказ, молча кивнул. Кофе здесь готовить умеют, запах аж от кухни тревожит ноздри.
Серж подставил лицо теплому ветерку и блаженно прикрыл глаза.
Да, разительное отличие от его родного Олерона! А еще говорят, что во Франции нет севера. Очень даже есть!
Олерон – пусть и цивильный – но остров. С хмурым небом и сырым промозглым ветром. С холодным морем летом и ледяным – зимой. С дурацким отливом, который привлекает – как и расположенный здесь же, неподалеку, форт Баярд – толпы туристов: еще бы, даже пристань устроена не по-людски, как поплавок, скользящий по толстенным вертикальным стальным стержням-направляющим. В противном случае пристань то возвышалась бы над катером, то попросту оказывалась бы под водой.
А зыбучие отливные пески? Это уже из детства, которое он провел в городке Монт-Сен-Мишель, тоже на севере Франции, у деда по отцовской линии. Уж сколько про них восторгов высказано! Но Серж однажды попал в такой, еще мальчишкой. Ничего страшного: рядом были опытные взрослые. Однако ужас сохранился навсегда, перейдя вместе с мужающим Сержем в его взрослую жизнь.
Нет, будь такая возможность, удрал бы он со своего родного французского Севера в одно мгновенье. Но такой возможности у него не было.
Серж застал живыми обоих своих дедов. И в старости статные, они по-прежнему любили выпить, особенно подняв тост за неутраченную офицерскую честь. Но эта самая их неутраченная честь – практически единственное, что у них осталось после трех лет гражданской войны и последующего бегства: у одного – через Севастополь и Константинополь, у другого – через Польшу и Германию.
Штабс-капитан и полковник сначала находились на иждивении собственных жен (вот кто не имел возможности долго сетовать на загубленную жизнь: и стирали бывшие барыни до кровавых мозолей на породистых ручках, и шили, и уборщицами трудились, чтоб детей с мужьями прокормить), потом притерпелись, прижились: один стал таксистом, другой пошел по бухгалтерской части. Но своими во Франции так и не стали: не любит этот народ пришлых, даже если изо всех сил старается того не показать.
На этом месте своих невеселых размышлений Серж вдруг улыбнулся. Настолько стараются, что позволили современным пришлым сесть себе даже не на шею, а прямо на голову. Так им и надо.
Официант тем временем принес кофе, и посетитель с удовольствием вдохнул привычный аромат.
Да, как это ни прискорбно, Серж, француз во втором поколении, так и не смог полюбить страну, в которой появился на свет и вырос. Кофе вот любит, а Францию – нет.
Она не очень принимала новоприбывших, а новоприбывшие в ответ не очень любили ее, образовав этакое эмигрантское гетто, пусть даже без четких географических очертаний. Дети белоэмигрантов слишком часто женились на таких же, как они сами. Ассимилироваться пришельцы начали лишь в третьем поколении, и то не все и не полностью. По крайней мере, в семье Сержа родители говорили по-русски, да и Сержем он был только для чужих, для своих – Сережей.