Хранитель Реки
Шрифт:
За ним же свернул зеленый «Москвич». Ему было не угнаться за первыми двумя, но водитель, человек явно местный, успокоил Береславского, объяснив, что грунтовка через шесть-семь километров закончится. Дальше – лес, где ни мотоцикл, ни «Ленд-крузер» не проскочат. Так что не у дел пассажиры «Москвича» точно не окажутся.
И действительно, один поворот они сделали вместе с рекой, еще пару – уже самостоятельно (река ушла в сторону) – и впереди показался лес.
Белый «Лендкрузер» обнаружился сразу. Водительская дверь была распахнута, Мойши в нем не оказалось.
Когда Ефим добежал до машины (Надюха оставалась на попечении водителя в «Москвиче»), метрах в пятидесяти от джипа увидел и мотоцикл.
Опрокинутый набок красно-перламутровый двухколесный аппарат уже не был красивым, здорово подкоптившись. Он продолжал гореть, видны были желтые у основания и черные на концах языки пламени. Завершало картину медленно крутившееся переднее колесо.
Человека в черном нигде не было видно.
А вот Мойшу Ефим нашел почти сразу. Тщедушное тело лежало, почти скрытое от глаз, в небольшой, поросшей высокой травой канавке. Рядом, перед канавкой, валялся «карл густав», и Береславский, даже не отсоединив магазин, готов был дать голову на отсечение, что ни одного патрона в запасе у Семена Евсеевича не осталось.
Ефим неловко плюхнулся на колени прямо перед телом Мойши.
– Семен Евсеевич, ты жив?
Сейчас Береславский чувствовал перед этим маленьким человеком ту невыразимую вину, которую испытывают вернувшиеся из боя перед теми, кто не вернулся.
– Куда ты ранен, а?
Он торопливо осмотрел Мильштейна и нигде не обнаружил следов крови, кроме мелкой царапины на щеке, которая могла случиться и от падения. Схватив Мойшу за маленькую сухую кисть, Ефим без труда нащупал пульс. Слишком частый, какой-то спутанный, но пульс определенно имелся. А еще у Мойши были какие-то синеватые губы.
Тут только Береславский почувствовал, насколько сам напуган – его собственные сердечные сокращения тоже вряд ли обрадовали бы кардиолога.
– Тьфу, черт! – утер он со лба выступивший холодный пот. – Это же сердечный приступ!
Ефим сорвался с места и через пару секунд притащил из «Лендкрузера» аптечку. Расстегнул молнию, вывалил все содержимое прямо на траву и быстро нашел то, что искал, – нитроглицерин. Приподняв голову уже приходящего в себя Мойши, он засунул ему в рот сразу две капсулы и дал запить поднесенной водителем «Москвича» минералкой.
– Ну, ты живой? – еще со страхом спросил Ефим.
– Вроде да, – подумав, ответил Мойша.
«Совсем как Надюха», – некстати развеселился Береславский.
Потом он на руках дотащил Мойшу до «Лендкрузера» и уложил на заднее сиденье – тот легко уместился, еще и место осталось.
Потом подошел к парню-водителю:
– Сколько мы тебе должны, чтобы ты все забыл?
– Вы ж ребенка спасли, так? – вопросом ответил тот.
– Похоже на то, – искренне сказал Береславский.
– Тогда ничего не должны, – улыбнулся парень.
– Смотри, – внезапно доверился ему Ефим (а в людях он, как правило, не ошибался). – У меня нет времени. Совсем нет. Я тебе даю сумку, положи в нее автомат и закопай в канавке, где лежал мой друг. Это уже работа, которая стоит десять тысяч. Согласен?
– Почему нет? – вновь улыбнулся тот. – Копать – это работа.
Ефим отсчитал десять тысячерублевых бумажек.
– И спасибо за помощь. Десантура?
– Нет. Морская пехота.
– Значит, спасибо морской пехоте.
Надюха уже сидела на переднем сиденье джипа – нарушение, конечно, но заднее сиденье было занято Мойшей. Ключ торчал в замке зажигания. Ефим подстроил под себя водительское кресло и медленно тронулся в обратный путь.
– Ты как там? – спросил он у друга, глядя в зеркальце – Семен вроде чуть порозовел.
– Лучше, – ответил Мильштейн.
– Ну и отлично. Я тебя сейчас в больницу положу. И Агурееву позвоню, они вертолет пришлют.
– Слушай, Ефим, это очень опасная история, – тихо заговорил Мойша.
– В чем же ее опасность? – спросил Береславский, одновременно набирая номер Агуреева.
– Не знаю, – выдохнул задний пассажир.
– Ну вот, снова-здорово, – равнодушно пробормотал Ефим. – Ваши тайны меня уже достали.
Поговорив с Агуреевым (тот страшно разволновался), Ефим обратился уже к Надюхе:
– А ты что мне скажешь, детка?
– Вам лучше уехать в Москву, – тихо сказала Надюха.
– Слушай, девочка, – вдруг очень серьезно сказал Береславский. – Ты, конечно, очень умна и таинственна. А ты, – Ефим обернулся, насколько позволяла толстая шея, к заднему пассажиру, – очень профессионален и тоже очень таинствен. Но когда и куда мне лучше ехать, я сумею решить без вас, – неожиданно закончил он.
Уже через полчаса Мильштейн лежал в одноместной палате маленькой больницы. Доктор оказался на удивление толковым и цепким специалистом. Он в корне пресек намерение слегка ожившего Мойши продолжить самостоятельное путешествие.
– Вам повезло пережить этот приступ без обширного инфаркта. Два раза подряд повезет вряд ли.
Да Мильштейн и сам понимал, что в таком состоянии он не боец, а обуза.
На прощанье еще раз сказал Ефиму:
– Берегись. Будь осторожен. А еще лучше уезжай домой.
– Ты лучше скажи, чего беречься? – разозлился Береславский.
– Не знаю, – выдохнул больной.
– А ты в этого урода в черном стрелял?
– Две обоймы.
– Следов крови я не увидел, – раздумчиво произнес Береславский. – Все же машина неслась по кочкам.
– В мотоцикл же я попал, – очень тихо сказал Мильштейн и прикрыл глаза.
– А как ты понял, что этот человек – враг? – задал Ефим мучивший его вопрос. – Я же еще не успел тебе ничего сказать.
– Почувствовал… – невесело улыбнулся Мойша. – Родственную душу.