Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса
Шрифт:
— Можешь ли ты, которая надо мной, сыграть на это солнце? — спросил я.
— Это солнце живет в дыму, — сказала Кох.
О черт. Она хочет, чтобы я израсходовал все свои заготовки. Проклятье, я думал, что госпожа проявит больше любопытства. Ее должно интересовать, что я представляю из себя как складыватель, каким образом узнал все, что написано в послании… да много чего. Хорошо. Попытаемся всучить ей что-нибудь.
— Я знаю, что у Города Бритв осталось всего несколько восходов, — сказал я.
— Следующий огонь — последний, — согласилась
В переводе: «Все как обычно. Есть еще новости?» В общем-то, ответ был не очень вежливым. Наверняка она полагала, что стоит выше этикета…
— Ч’ак сак ла хун Кавак, ка Во, — добавила госпожа. «Не предпринимай ничего 10 Урагана, 2 Жабы».
А подтекст такой: «Не принимай никаких решений в этот день. Оставайся дома и не ищи неприятностей».
Я цокнул «да».
— Хорошо, — кивнула она и встала.
Кох чуть качнулась, проковыляла мимо меня к занавесу из шкур, я услышал, как она отодвигает его.
Я остался один. Прошло сто биений, потом еще четыреста. Она не вернулась.
«Что за фигня? — спрашивал я себя. — Неужели это все? Так вот взяла и ушла? Нет, так тут не поступают. Что это за хрень такая? ЧЭЗХТ?»
Я сидел. Отсчитал еще четыреста биений. Прислушался. Я ни черта не слышал. Как они умудряются устраивать здесь такую тишину? Словно здание окружает стена, отражающая городской гвалт. Никаких потоков воздуха. Дым от факела поднимался к отверстию наверху почти по прямой. Я подождал еще немного.
Черт. Провал. Зачем мы проделали весь этот путь? Неужто 2ДЧ просто пытался избавиться от меня? Сейчас кто-нибудь войдет, накинет мне на шею удавку… Может быть, госпожа Кох не такой уж и супер. Проклятье, ну почему я всегда попадаю на игроков второго состава? Мне ведь нужно было встретиться с кем-нибудь первоклассным. С человеком, который мог бы взять на себя инициативу.
Еще восемь сотен биений. Голова немного кружилась. Какой-то ингредиент в шоколаде вводил меня в странное состояние. Я не знал, как назвать его, но не сомневался: на меня что-то подействовало.
Надо было сказать ей больше. Письмо не привлекло ее внимания. Если подумать, почему 2ДЧ настаивал на такой скрытности? Не хотел, чтобы я слишком впечатлил Кох? Желал пустить ей пыль в глаза, дескать, главные тайны знает лишь он, бакаб? Опасался, что я преисполнюсь чрезмерной самоуверенности? Или независимости?
Но теперь поздно сожалеть об упущенных возможностях.
Не вернуться ли назад, проскользнув по потайному ходу? Да, но его придется искать на ощупь. Лучше просидеть здесь еще пару часов, посмотреть, что будет. Или…
Бля!
Я не считаю себя слишком прозорливым, по крайней мере, в тех областях, которые не могу контролировать, как, скажем, игру. Меня охватила паника, которую усиливали разочарование и досада. Представьте, что вы находитесь ночью в ярко освещенном доме, где нет психогигиенических приспособлений в виде жалюзи на окнах, и проникаетесь уверенностью, что за вами кто-то наблюдает, причем не с самыми дружелюбными намерениями. В общем, я так нервничал, что взял факел из держателя и шмякнул им об пол. Взвился сноп искр. От удара семена воскового мирта, обмакнутого в собачий жир, разлетелись по коврикам (немного увлажненным, как татами) и, зашипев, погасли.
Я сидел в темноте. В отверстии наверху не осталось и следа синевы. Тут слишком короткие сумерки. Нет сумерек в чертогах солнца. Мрак. Посмотри правде в лицо, Джед, старина. Ты проиграл большую игру. Угольки мирта потухали один за другим, словно умирающая галактика.
Я прислушался. Глухо.
И вдруг заметил слабый свет. Прямо перед собой. Я встал на колени, подался вперед, к тому месту, где прежде сидела Кох, и вперился в темноту. Сияние исходило из соседней комнаты — от жаровни со свежими углями, мерцающими за решеткой, кажется, из птичьих перьев. Стена между помещениями представляла собой экран из металлической сетки, наподобие задника в театре. Блестящие чешуйки действовали как двустороннее зеркало. Там кто-то сидел — всего в трех руках от меня. Я начал различать контуры, а потом и формы. Это была молодая женщина в том же одеянии и той же позе, что и старуха.
Я мысленно обратился к ней: «Ты знаешь, что я тебя вижу».
И приказал себе успокоиться. Набрал воздуха в легкие, повел плечами и выдохнул. Женщина не шелохнулась. В неверном свете проступили подробные детали. Правая ее рука была выкрашена черным, я не мог ее отчетливо рассмотреть и сосредоточился на левой — с семью пальцами. Самый маленький, острый, без суставов, как щупальце анемоны, едва ли достигал размеров ружейной пули калибра 0,22. Я перевел взгляд на лицо незнакомки. Лоб и переносица были бледными, вся нижняя часть — черной, граница проходила под левым глазом, над верхней губой и по правой щеке.
(50)
— Какие другие имена есть у тебя, который равен мне? — спросила женщина.
Она хрипела не мелодичнее, чем та старуха. Лучше ответить.
— Мое хипбольное имя — Чакал, — сказал я.
— А кто твои другие отцы, другие матери, другие старшие братья, младшие братья? — Поначалу она говорила глуховато, как преждевременно состарившийся человек, но после того как произнесла слово «на’об» — «матери», голос зазвучал ниже, выровнялся, словно она начала молодеть.
Я произнес имя отца Чакала.
— Откуда ты? — Я слышал теперь чистое контральто, ниже, чем у средней майяской женщины.
«Какого черта?» — недоумевал я. Значит, когда со мной беседовала старуха, настоящая госпожа Кох чревовещала за ее спиной. Зачем? И как самозванка знала, когда шевелить губами? Неужели они обменивались сигналами? Дергали за шнурок, наступали на стержень в полу?
— Из Иша.
— А где ты был прежде?
— В Болокака, — ответил я.