Хранитель света и праха
Шрифт:
— Миа? Все в порядке? — В глазах Ника она прочитала сильное беспокойство.
Она отвела взгляд.
— Да, я в порядке. Правда. Спасибо, что вытащил меня. И тебе… — она обернулась к Эшу, — за то, что подлатал.
— Воин и целитель. — Эш улыбнулся.
— Вы мои герои, — ответила она и протянула руки к обоим.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Голод овладел им. Он шал его из узкого пространства квартиры в царящую за окном ночь. Больше всего на свете похитителю хотелось отправиться в ее дом. Но он не доверял
И потому он продолжал бороздить Уэст-Энд, часами блуждая по улицам, на которых жило множество звуков и обильно струился свет. Свет повсюду. Светящиеся рекламы мелких торговцев, мелькание светофоров на перекрестках, мерцающие вывески ресторанов и ослепительно белая иллюминация безукоризненно чистеньких витрин больших магазинов. А вокруг человеческие тела — они куда-то спешат, толкаются, волнуются, — и все эти тела наполнены светом. Он вглядывался в лица, в светящиеся глаза, в поблескивающие зубы и представлял, что видит тайный свет, струящийся в жилах каждого из этих тел, точно живая ртуть.
Этот невероятный свет смешивается с химическими элементами внутри переливающихся, словно капли росы, клеток, поднимается по бледному позвоночному столбу, дает искру электрическому мозгу.
Голод. Ему приходится сжимать руки, засунутые в карманы куртки, в кулаки, и он чувствует, как от усилия у него потеют подмышки. Голод настолько силен, что он едва справляется с ним. Но он точно знает, что его вызвало.
Ее маленькая, упругая ножка в его ладони. Кровь, стекающая красной, упрямой струйкой между его пальцев. Цветочная пыльца, прилипшая, точно желтый восклицательный знак, к ее платью на плече. Ее лицо, на котором дрожат тени листьев, шелестящих у нее над головой, ее кожа, которая кажется прозрачной. Ее рот, слегка приоткрытый от боли.
В какой-то момент ему почудилось, что их сердца соединились. Он чувствовал каждый удар ее сердца так, словно оно билось в его груди. И он снова искал следы крови на своей руке, ее крови. Крови, которая вытекла из ее тела, крови, в которой был заключен свет. Все внутри него трепетало. Никогда прежде он не испытывал столь яростного, неукротимого влечения.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Отлично выглядишь, Ники.
— Ты тоже, мама, — Ник улыбнулся матери.
Это была правда. Яркие, темные глаза и густые, как мех, ресницы делали ее по-прежнему привлекательной женщиной. Она была полновата, но сохраняла гибкость и подвижность. Лодыжки у нее были тонкие, и она любила выставлять их напоказ, надевая высокие каблуки. Она обладала очаровательно низким голосом с едва заметной хрипотцой. Греческий акцент и далеко не всегда правильный порядок слов в предложении по-прежнему отличали ее английский, несмотря на то что она давно уже жила в Соединенном Королевстве. Порой это звучало даже трогательно.
— Возьми-ка тортика. — Мать пододвинула к нему тарелку с угощением.
— О, никаких сладостей, мама, у меня скоро поединок.
Она нахмурилась.
— Ради чего ты все время рвешься сражаться…
Ник смотрел на нее с нежностью, но углубляться в тему явно не собирался. Они уже столько раз говорили об этом
— Миа шлет тебе горячий привет, — сказал он.
— Ах, Миа! — Лицо матери прояснилось. — Как она?
— У нее все отлично. Она недавно повредила ногу, но теперь снова тренируется.
— Вы просто созданы друг для друга, Ники. Это судьба. Я так и сказала Молли, когда вы с Миа родились.
— Ты мне постоянно твердишь об этом.
— Если ты не сделаешь ее своей, найдется кто-нибудь другой, кто уж не пропустит. Надо быть более настойчивым, Ники. Тебе следует схватить ее в объятия, целовать ее и повторять, что она прекрасна. Да и что я говорю тебе. Ты сам должен знать такие вещи.
— Значит, путь к сердцу женщины лежит через ее тщеславие.
Мать бросила на него раздраженный взгляд.
— Ты возвращаешься сегодня в Лондон? — спросила она.
— Да, самолет через три часа. Но мне надо заглянуть еще в одно место перед отъездом. А это значит, — он встал из-за стола, — что мне пора уходить.
Она проводила его. Выйдя из дома, они тепло обнялись, Ник поцеловал мать в макушку.
— Ты счастлива, мама? — спросил он тихо.
— Да, Ник, вполне. Дональд — очень хороший человек.
— Я знаю.
Он действительно так считал. Не так-то легко было его отчиму много лет назад принять в свою жизнь язвительного, грубоватого подростка, но он сумел сделать это с невозмутимым спокойствием, и Ник был благодарен ему за это. К тому же Дональд всегда был добр к его матери.
Ник открыл дверцу машины, которую взял в аренду, и сел за руль. Отъезжая, он приоткрыл окно.
— Так что, схватить ее в объятия, целовать и говорить, что она прекрасна?
— Да, — мать живо кивнула, — что-то в этом роде, во всяком случае.
Улыбаясь, он вырулил на дорогу, но только взглянул на часы — и ему стало не до веселья. Он слишком загостился у матери. Ему нужно поторопиться, если он хочет осуществить то, что задумал, да еще вовремя успеть в аэропорт.
Одно из имен бойцов, попавшихся ему в списке тех, кто умер весьма таинственной смертью, было Билл Мьюзо, он занимался боями без правил. Ник прилетел в Шотландию, чтобы проведать мать, а заодно и поговорить с Барри Драйвером, тренером Мьюзо, который имел собственный зал в Эдинбурге. У Мьюзо не было ни жены, ни подруги, а это означало, что тренер — это человек, который лучше всего знал бойца и мог рассказать о его жизни.
Спортивный зал Драйвера выглядел довольно убого. Он располагался в полуподвальном помещении за железной дверью. В прямоугольную комнату никогда не заглядывал дневной свет. Тяжелые боксерские мешки были все в рубцах, заклеенных клейкой лентой. Но все-таки это был доджо, куда спортсмены приходили добросовестно работать. Потому, едва переступив порог помещения, Ник почувствовал себя комфортно. Драйвер боролся с худощавым юношей, который дышал сквозь свою капу, совсем как Дарт Вейдер. Ник наблюдал, как тренер сильно навалился на своего ученика, развернув его голову, и вынудил парнишку после нескольких безуспешных попыток высвободиться, признать свое поражение. Все еще оставаясь на ковре, Драйвер взглянул на Ника.