Хранитель времени

Лемеш Юля

Сегодня на Панке черная майка с рожей гоблина, и просторные льняные портки такого же цвета. Совсем недавно он истекал потом в плотной футболке, какой-то кошмарной жилетке и джинсах. А теперь даже казаки заменил на сандалии. Принципы сдались под натиском жаркой погоды. Это я одобряю. На то они и принципы, чтоб их нарушать.

Изучив надписи на пакетике из-под яда, Панк грустно присвистнул, ясное дело – там написано, что людям эту отраву кушать категорически противопоказано.

– Заходи, оладьев поешь, – в басе Вовы звучали интонации

бабушки-старушки.

– Ну ни фига ж себе дела! Теперь точно погода изменится. Вова. Сам. Испек оладьи, – переживал Панк.

На минутку прыгнув под холодный душ, я пошла за оладьями. Панк сопровождал меня, придерживая за плечи. Сначала мы шли в правильном направлении, но потом Панк внезапно развернул меня и остановил у входной двери. Уставился на синий указатель номеров квартир и замер.

– А почему у вас нет тринадцатой квартиры?

– Потому. В нашем дворе ни в одной парадной ее нет.

– Да ну? – он был так удивлен, что зачем-то прижал меня покрепче, растревожив бабочек.

У меня даже голова закружилась. Мир вертелся вокруг нас медленно. И мне не хотелось прекращать это вращение.

– Пропала, девка, – довольно громко высказалась соседка Люба, посматривая на нас в окошко.

Мне кажется, ей Панк нравился. Она на него всегда по-особенному смотрела, жалостливо так. Но раз он на нее ноль реакции – обозлилась.

– Сдобная какая, – задрав голову, похвалил Панк.

– Перебьешься, – Любин голос звучал неприветливо.

– И сердитая. Не в моем вкусе, – гораздо тише прибавил он, сопровождая меня до Вовиной парадной, – Гляди-ка – и тут нет тринадцатой.

Вова встретил меня неожиданным сообщением.

– Падай на кровать и дыши спокойно. Я тебе пальпацию живота делать буду.

И, правда – сделал. Начал мять мое пузо. Сам мнет, а лицо потустороннее, словно он пальцами внутрь заглядывает. Больно не было. Было как при щекотке. Я смеялась, а Вова глубокомысленно перебирал своими деревянными пальцами мой живот.

– Пузо мягкое, безболезненное, – постановил он и прибавил, – Оладьев не будет. Тебе сейчас полезнее супа поесть. Так что – приступай.

– Это кулинарное рабство! – вяло возразила я, но покорно поволоклась на кухню.

К моему удивлению Вова решил обойтись банкой консервированной горбуши. К которой прилагался пакет овсяных хлопьев, луковица и пять картошек. По всей видимости, все это дело нужно покидать в кастрюлю и суп готов. Вздохнув, я начала резать лук.

– Тебе и, правда, легче? Я так и думал. Какой дурак станет яд в мороженое совать? Ты хоть знаешь, как он выглядит? Зерна, пропитанные отравой, – важно пояснил Вова.

– Гад ты после этого. Я же все-все выбросила. Даже кофе.

– Куда?

– Пока в мешке дома лежит, – нехотя призналась я.

– Ну и в чем проблема? Достань и пей себе свой кофе. Хоть упейся.

При слове «пей» меня снова забеспокоил желудок, утомленный промыванием.

– Если при мне кто-то еще

раз вспомнит про воду, я за себя не ручаюсь, – предупредила я.

Вова недоуменно смотрел на меня, словно его заклинило на желании высказаться по поводу жидкостей и питья.

– Точно! На пакетике так и было написано – зерна, – вспомнил Панк.

– У нас в магазине крыс травили прошлой осенью, так эти зерна были разноцветные. Розовые, синие, зеленые. Я точно помню, – услышав слова Вовы, я похолодела.

– Вова, у меня салат был розовый. Местами. Я еще подумала, что показалось.

– Ну что тебе сказать – тебе крупно повезло, что ты его не скушала. Я уже успел про яд почитать. Не поверишь, тебя ожидало много неприятностей. Вплоть до кровотечения резины.

И Панк, и я совершенно обалдели от такого ужаса. По-честному, я попыталась сообразить – а где у меня резина. Но ее явно не было, и я испугалась еще сильнее.

– Там еще про расширенное избиение что-то было. Если не лень – сама читай.

Мы с Панком подошли к экрану компа и почитали.

– Гляди – чувство летаргии. Звучит неплохо.

– А как тебе – «Ярко-зеленый табурет, если шарики приманки крысы едят», – я даже слова «смерть» и «выпадение волос» пропускала мимо.

– Да уж, ярко-зеленый табурет – верный признак отравления крысиным ядом, – мрачной радостью решил Панк, прижав меня к себе так крепко, что я не смогла дышать.

– Отсталые вы люди, – Вова усмехался с предовольным видом специалиста, – Этот бред – автоматический перевод непонятно с какого языка. Помнится, в один из первых автоматических переводчиков завели какой-то чисто советский оборот (типа "союз нерушимый" или что-то в этом роде, перевели на английский, а результат перевели обратно на русский. Получилось "консигнационный индеец".

– Офигеть, – решил Панк и я с ним была абсолютно согласна.

Чувствуя себя полным индейцем, но без кровоточащей резины и зеленого табурета, я поняла, что смерть на этот раз отменяется.

– Ура-ура. Меня никто не отравил. Значит, я имею право на оладьи.

– Какие на хрен оладьи? Мы же их недавно съели, – искренне изумился Вова.

Пришлось соглашаться на суп. Который мне еще предстояло изготовить.

– А я тебя развлекать буду. Не бойся, не путеводителем. Я тут газет надыбал. Бабские моды. Тебе понравится.

Мне бы гораздо больше понравилось, если бы он мне рассказал про таинственную дверь, в которую Вова запрещал входить. Она мне была в сто раз интереснее старых мод. Но пока я придумывала, как половчее начать разговор, Панк, шебурша как крыса, выбрал газету и, шевеля бровями и губами, вчитался в мелкий текст.

– Вот сразу видно, в те времена на бумаге экономили. Ценили природу. Или драли за рекламу три шкуры.

Сбегав к Вове за театральным биноклем, Панк прицелился им в газетный лист и начал чтение, не забывая издавать боевой вопль на неправильной букве «а».