Хранитель

В оформлении обложки использована фотография спо лицензии CC0.

Все события и персонажи книги вымышлены.

Любое сходство – совпадение или случайность.

Ворота закрылись. Мужчина средних лет, одетый в темное пальто до середины бедра, в чёрных брюках и начищенных до ослепительного блеска чёрных ботинках в нерешительности сделал два шага и замер, оглядываясь. Под ногами была

красная земля, действительно красная, с каким-то зловещим кровавым оттенком. Голова немножко закружилась от увиденного, и мужчина слегка покачнулся. Оцепенение вдруг нарушилось протяжным и громким воем сирены. К нему не спеша приближалась машина скорой помощи марки «Газель», сверкая мигалками и нарушая тишину осеннего утра пронзительным звуком. Машина остановилась в двух шагах от человека, открылась пассажирская дверь, и из салона ловко выпрыгнул, несмотря на свою достаточно упитанную комплекцию, краснолицый мужчина. Нет, цвет его лица не имел ничего общего с цветом здешней земли, скорее всего оно приобрело такой окрас вследствие изрядного употребления алкоголя. Запах свежего спирта, тут же разнёсшийся по округе, только подтвердил этот факт.

– Семенов Захар Аркадьевич, – произнёс он. – Местный мэр. А вы, стало быть, Ручкин Пётр Алексеевич?

– Да-да, – сухо произнёс Ручкин, неловко пожал протянутую руку и принялся рассматривать мэра. Был он возраста неопределённого, ему одинаково можно было дать и 35 лет, и 55. Роста он был небольшого, одет в потёртую дублёнку, которая была расстёгнута, и напоказ был представлен внушительного вида живот, облачённый в синий свитер. Чёрные мятые брюки, на два размера больше, нелепо смотрелись на этом человеке. На ногах находились резиновые сапоги, подошва которых была измазана в грязи. В красной грязи. На голове была одета шапка-ушанка, из-под которой выбивались чёрные маслянистые кудри. Мэр стоял и улыбался.

– А почему скорая помощь? – наконец нарушил молчание Ручкин.

– Так солидно же! Вон машина какая – большая, белая, с фонарями да со звуком, всё для почетного гостя. Не каждый день к нам приезжают журналисты. Признаться, вы первый за всё время.

– Закрытый объект, военные не пускают, вы же знаете, что вы под строгим наблюдением.

– Да-да, объект, а раньше село было, – вздохнул мэр. – Надолго вас к нам пустили?

– Двадцать дней, – ответил журналист.

– Ну что ж, поедемте, покажу, где жить будете, – сказал Семенов, жестом указав на «газель».

Ехали недолго, минут пять. Ручкин всё пытался высмотреть местные окрестности, сквозь стекло «газели». Картина, представлявшаяся глазу, богатым пейзажем не отличалась. Одноэтажные частные домики изредка перемежались с двухэтажками, по улицам бегали собаки, кое-где коты, периодически мелькали лица местных жителей. Лица как лица, коих можно много встретить в российских глубинках. Асфальта нигде не было, но это тоже нормальное явление для российских сёл и деревень. Но земля, земля была красная. Так необычно было ехать по красной грунтовой дороге. «Газель» остановилась возле одноэтажного покосившегося домика, выкрашенного в ядовито-зелёный цвет. Вокруг домика стоял наполовину прогнивший забор. Во дворе дома был колодец и старый, покосившийся, с огромными щелями в стенах, деревенский туалет.

– Ну, приехали, – произнёс мэр, выпрыгивая из машины. – Хоромы, признаться, царские.

– Ага, я вижу.

– Да вы не сомневайтесь, мы вам и стол там накрыли. Небось, умаялись с дороги? Тут место хорошее, и, главное, что к стене близко.

– И что же в этом хорошего?

– В центре жить опаснее, там аномалии случаются.

Они неспешно вошли в дом, который представлял внутри себя одну большую комнату. Шкаф, кровать, тумбочка с телевизором и стол – вот и вся утварь. Стены были поклеены обоями, вероятно, когда-то белого цвета. Пол деревянный, но чистый, а возле кровати заботливо лежал маленький коврик с изображением оленя. На столе стояла большая бутыль с мутной жидкостью,

лежали варёная картошка, лук, сало и хлеб.

– Ну что ж, водителя я отпускаю, а мы с вами, Пётр Алексеевич, так сказать, давайте за знакомство.

Скорая уехала, а мужчины, сняв верхнюю одежду, расположились за столом.

– Крепкая, – произнёс журналист, закусывая хлебом. – А телевизор показывает?

– Нет, конечно, вы же знаете, сигнал не проходит.

– А зачем тогда он здесь?

– Смешной ты человек, Лексеич, – ответил Захаров, выпивая второй стакан. Его как-то очень быстро развезло. Вероятно, на старые дрожжи. – Вот ты вроде человек умный, журналист, говорят, известный, из самой Москвы. А простых вещей не понимаешь. Для антуража. Эх, нет у тебя чувства стиля, Петя, нет. Наливай давай.

– А почему земля красная? – вспомнив о цели своего визита, произнёс Ручкин, уже тоже порядком захмелевший.

– Так кальция в ней много.

– А что, разве кальций красный?

– Так я ж откуда знаю, смешной ты человек? Я же не химик. Ну не кальция, гемоглобина, значит.

– Так он же в крови.

– Кто?

– Гемоглобин.

– Ты лучше пей, а не вопросы глупые задавай. Только я тебе вот что скажу, ты ночью к башне водонапорной не ходи.

– Почему?

– Аномалия там: то ли зверь какой, то ли чёрт – не разберёшь, только люди зря говорить не будут, многие видели.

– Что видели?

– А никто толком и не знает. Каждый что-то видел, а что, тут уж сложно сказать.

– Как-то вы загадками говорите, Захар Аркадьевич.

– Чужая душа – потёмки, – философски изрёк Семёнов. – Долго к нам добирались?

– Да часов четырнадцать.

– Понятно, – произнёс мэр, наливая очередной стакан. Речь его становилась всё более бессвязной.

Журналист попытался добиться ещё хоть какой-нибудь информации от Семёнова, но тот в процессе пития всё больше уходил в дебри. Последние полчаса он рассказывал, как охотился за волками и отрезал им хвосты.

– А почему не головы? – спросил уже сильно пьяный Ручкин.

– Так не было у них голов, Петя, не было.

– Как так? – удивился Пётр Алексеевич. Затем выпил ещё одну рюмку, громко икнул, положил голову на стол и уснул, тихо посапывая.

– Устал, поди, с дороги, интеллигенция, – произнёс Захар Аркадьевич, допил свой стакан и тихо вышел.

Пётр Алексеевич открыл левый глаз. Голова отозвалась пронзительной болью. Стараясь не шевелиться, он начал разглядывать потолок, чтобы хоть чем-то отвлечь себя от боли. Потолок был самый обычный, бревенчатый, местами с паутиной, посередине висела лампочка. Собравшись с силами, Ручкин открыл правый глаз. Это движение уже было не настолько болезненно. Полежав для верности ещё минут десять, он начал оглядываться. Лежал он на кровати, в одежде и обуви, накрытый одеялом. Очень хотелось пить. Язык, казалось, присох к нёбу. В голову Петра Алексеевича пришла мысль, но пришла она не просто так, а с болью. Мысль была проста – где бы найти воды. Пить хотелось безумно, и с каждой секундой всё больше и больше. Эта мысль заняла всю голову, усилив боль. Пытку прервал или усилил, тут как посмотреть, раздавшийся за окном звук сирены. Ручкин тихо вскрикнул от боли и накрыл голову подушкой.

– Угадай кто? – раздался жизнерадостный голос Семенова. – Проснулись? А я вам водички принёс, холодной, колодезной.

Первая мысль журналиста была проста – убить! Убить этого кричащего жизнерадостного человека, но при виде протянутой бутылки в его руке вернулась прежняя мысль – пить. Он резво протянул руку, выхватил бутылку и начал поглощать жидкость, фыркая и обливаясь.

– Спасибо, Захар Аркадьевич, – произнёс журналист, опустошив бутылку. Самочувствие его стало заметно лучше, но голова по-прежнему болела, и мысли его были не ясны. – А что это меня вчера так вырубило?