Шрифт:
Перевалило за полдень, на четвертый день его выхода из печалей, и Джамил направлялся домой из садов в центре Нетер, когда до него донеслись крики со стороны игрового поля за библиотекой. Подчинясь минутному порыву, даже не спросив у города, во что играют, он решил присоединиться.
Обогнув угол и увидев поле, по движениям игроков Джамил распознал матч в квантовый футбол. После просьбы Джамила, город изобразил волновую функцию гипотетического мяча поверх его зрения и подстроил его на распознавание двух играющих команд, совсем не изменив их внешнего вида. Мариа как-то сказала ему, что всегда предпочитала этому буквальное восприятие через цветную маркировку одежды. Она не желала пользоваться путями, развившимися из методов сортировки людей на тех, кого надо спасать и тех, кого резать. Но почти
Волновая функция выглядела как резкий радужный свет, как текучая плазма, достаточно яркая, чтобы не исчезать в свете полуденного солнца, но все же неспособная ослепить глаза или скрыть бегающих в ней игроков. Цветные полосы, представляющие комплексную фазу волны, неслись над полем, разделялись, огибая отдельные выступающие сгустки вероятности, ударялись о границу и отскакивали обратно, инвертированные. Игра проходила по самым старым, самым простым правилам: квазиклассическим, нерелятивистским. Мяч удерживался внутри игрового поля с помощью бесконечно высокого барьера, так что исключалось, чтобы он протуннелировал наружу и вытек с поля во время игры. Игроки рассматривались классически: их движения передавали энергию волне, обеспечивая переходы из начального состояния — когда мяч тонко размазан по всему игровому полю — в диапазон высокоэнергетических мод, необходимых, чтобы локализовать его. Но локализация мяча длилась лишь мгновения, не было смысла формировать красивый узкий волновой пакет посреди поля и надеяться гонять его туда-сюда как классический объект. Необходимо было устроить волну таким образом, чтобы все ее моды — осциллирующие с разными частотами, двигающиеся с разными скоростями — оказались в фазе друг с другом, на краткую долю секунды, уже внутри игровых ворот. Добиваться этого следовало, оперируя уровнями энергии и точно выбирая время.
Джамил увидел, что одна команда играла в меньшинстве. Ведущий должен был перекашивать потенциал поля, чтобы уравнять силы, но появление нового игрока было бы особенно желанно ради восстановления симметрии. Он понаблюдал за лицами играющих, узнавая в большинстве из них старых друзей. Сейчас они хмурились от сосредоточенности, лишь иногда расцветая довольными улыбками от своих маленьких успехов или изобретательности противников.
Он слишком давно не практиковался, но, окажись он мертвым грузом в команде, он всегда мог выйти из игры. А если он переоценит свои силы и команда проиграет из за его некомпетентнoсти? Никто особенно не расстроится. Счет был ноль-ноль. Он мог бы дождаться гола, но это могло занять час, или еще дольше. Джамил связался с ведущим и выяснил, что игроки заранее решили принимать новых участников в любое время.
Чтобы не передумать, он заявил участие. Волна застыла, и он вбежал на поле. Люди кивали в знак приветствия, по большей части без лишних эмоций, хотя Езекиль закричал: «С возвращением!». Джамил вдруг вновь почувствовал себя хрупким. Хотя он вышел из своего долгого уединения четыре дня назад, повышенные нагрузки от игры все еще могли раздавить его. Его восстановление казалось сейчас тонко сбалансированной оптической иллюзией, как рисунок и фон, способные через мгновение поменяться ролями, как выпуклый куб, готовый обратиться в выемку.
Ведущий направил его к положенной стартовой позиции, напротив женщины, которой он раньше не встречал. Он отвесил ей вежливый поклон, она поклонилась в ответ. Обстановка не располагала к знакомствам, но он спросил у города, не опубликовала ли она имя. Опубликовала: Маржит.
В головах игроков зазвучал предстартовый отсчет. Джамил напрягся, жалея о своей импульсивности. Последние семь лет он был мертв для окружающего мира. После четырех дней в жизни, на многое ли он годился? Его мускулы не могли атрофироваться, рефлексам не грозило притупление, но он предпочел жить со полностью свободной волей, и теперь в любой момент его нестойкая уверенность могла исчезнуть.
Ведущий произнес: «Игра». Замороженный свет вокруг Джамила ожил, и он рванулся к действию.
Каждый игрок отвечал за свой набор мод, определенных гармоник волны, которые они могли наполнять, поддерживать или истощать по мере необходимости. Двенадцать мод Джамила осцилировалли на частотах от 1000 до 1250 миллигерц. Правила игры сообщали его телу небольшой постоянный потенциал, который слегка отталкивал мяч и позволял различным модам подтягивать или отталкивать друг друга через него, но если бы он оставался на одном месте посреди периодического движения волн, всякое его влияние постепенно сменилось бы противоположным, и суммарный эффект оказался бы попросту нулевым.
Чтобы перевести волну из одной моды в другую необходимо было двигаться, а для достижения нужного результата надо было следить за изменением относительной фазы мод: чтобы извлечь энергию из моды 1000 мГц и отдать в 1250 следовало двигаться в такт четверть-герцовому интервалу между ними. Так раскачивают детские качели, подталкивая их с их натуральной частотой, но здесь, вместо раскачивания одного ребенка, он стоял между двумя качелями и как бы работал посредником, стараясь действовать в таком ритме, чтобы ускорить одного ребенка за счет другого. Свойства его «толкания» волны в конкретном месте и времени от него не зависели, но, меняя свое положение правильным образом, он мог контролировать их взаимодействие. Каждая пара мод образовывала пространственное биение подобно тому, как муаровый узор появляется между двумя кусками ткани, сложенными вместе и поднесенными к свету — ткань переливается от темной до прозрачной, по мере того, как промежутки между нитями совпадают или расходятся. Двигаясь сквозь этот осциллирующий пейзаж, можно было прекрасно успевать за соответствующим биением во времени.
Джамил мчался через поле под углом и скоростью, рассчитанными, чтобы раскачать два его любимых перехода сразу. Он инстинктивно оценил текущий волновой спектр еще когда наблюдал игру снаружи, и теперь знал, какие из его мод могут помочь голу, а какие ухудшат вероятность. Он рассекал мерцающие цветовые полосы, а ведущий подавал ему осязательные сигналы вдобавок к его визуальным оценкам и расчетам, позволяя ему чувствовать разницу между периодическим натяжением волны, сводящемуся к нулю колыханию туда-сюда, и мягкой, но настойчивой силой, означавшей, что он успешно вел ритм.
Чусэк настойчиво закричал ему: «Принимай! Два-десять!». Спектральные участки каждого игрока перекрывались с чьими-то еще, и следовало передавать амплитуду от человека к человеку, в то же время стараясь управлять ею у себя. «Два-десять» — гармоника с двумя максимумами поперек поля и десятью — вдоль, осциллирующая на 1160 мГц, заполнялась по мере того, как Чусэк закачивал в нее нежелательную амплитуду разных низкоэнергетичных мод. Задачей Джамила теперь было опустошить эту моду, отправив энергию во что-нибудь полезное. Моды с четным числом максимумов поперек поля были нежелательны для гола, поскольку имели узел — нулевую точку между максимумами — точно посередине обоих ворот.
Джамил махнул рукой в ответ и изменил траекторию. Почти десятилетие прошло с его последней игры, но все еще помнил запутанную сеть вероятностей наизусть: он мог одним движением осушить гармонику два-десять в три-десять, пять-два и пять-шесть, все — «с хорошей четностью», с максимумами вдоль средней линии.
Он затопал по траве, тщательно подбирая правильный угол на глаз, увеличивая скорость, пока не почувствовал, как разрушительные биения сменились ровным нажимом, похожим на постоянный бриз, и вдруг он вспомнил время несколько веков назад, в другом городе — когда он играл с одной командой, неделю за неделей, на протяжение сорока лет. Лица и голоса поплыли в его голове. Хашим, девяносто восьмой ребенок Джамила, и внучка Хашима Лейла играли вместе с ним. Но он сжег свой дом и уехал, и теперь воспоминания о той эпохе, когда они вообще приходили, казались нежданным подарком. Запах травы, крики игроков, его подошвы, бьющие землю — резонировали с каждым мгновением, которое он прожил точно так же, наводя мосты между веками, сводя его жизнь воедино. Ему никогда не удавалось вполне почувствовать это, когда он сознательно пытался вспоминать. Только мелкие черточки, тесно сжатые мгновения, подобные этому, прорывали горизонт его повседневных забот и открывали ему изумительные панорамы.