Хранители магии

Стивермер Кэролайн

— Сегодня вы не в лучшей форме. — Мередит закончил делать пометки в блокноте. — Скоро начнет темнеть. Наверное, стоит предпринять новую попытку завтра.

— Еще шесть зарядов, — сказал Лэмберт. — А потом я останавливаюсь.

— Как вам угодно.

Лэмберт встал на рубеж и сделал несколько глубоких вдохов. Свет был обманчивым. Он сосредоточил внимание на мишени, выровнял кольт и прогнал все мысли. Шесть выстрелов легли в центр мишени.

— Гораздо лучше. — Мередит сделал еще несколько пометок. — Ну, на сегодня все.

Не возражая, Лэмберт

сел рядом с ним и начал успокаивающую процедуру чистки оружия. Мередит наблюдал за его действиями.

— Я слышал, Фелл вернулся.

Лэмберт кивнул.

— Ему взбрело в голову отправиться в Лондон на какую-то лекцию.

— Не предупредив вас?

— Не предупредив никого. — Лэмберт пожал плечами. — Он человек взрослый.

— Ну конечно. И облечен обязанностями преподавателя. Пара его студентов до сих пор ждут, чтобы он проверил их работы и они наконец смогли узнать, сдали ли сессию в этом триместре.

Лэмберт поморщился:

— Проявляют нетерпение?

— Еще какое! — Пока Лэмберт заканчивал свою работу, Мередит собрал обрывки ткани и пузырек машинного масла и спрятал их вместе с блокнотом в портфель, который принес с собой. — Знаете, они прозвали его Сабидусом. Это из латинского стишка и по сути означает: «Как же я тебя ненавижу!»

— Им надо придумать что-то похуже, если они хотят, чтобы Фелл обратил на это внимание. — Тут Лэмберт вернулся мыслями в прошлое. — Но им не стоит снова пытаться украсть у него шляпу. Он очень разозлился.

— Вы напомните старичку, чтобы он ими занялся, когда в следующий раз будете с ним говорить?

— Напомню. Но не могу ничего обещать.

— Никто и не ждет чудес. — Мередит ненадолго задумался. — Послушайте, я могу вести записи где угодно. Хотите побывать в комнате Аптона?

— А вам разрешают работать в комнате Аптона? — Лэмберт сделал вид, будто изумленно рассматривает Мередита. — Не могу понять, как это вам вообще доверили ключ от этого помещения!

— Я обещал не сорить. Пойдемте. — Мередит поманил Лэмберта за собой. — В этом месте хорошо думается.

— А я похож на человека, которому надо подумать?

— Если честно, то вы стреляли как человек, которому надо подумать.

Мередит, расписавшись, взял у охранника ключ. Вдвоем с Лэмбертом они поднялись по узкой лестнице в комнату на верхнем этаже Олбани-хаус, одного из зданий колледжа Трудов Праведных. Ключ легко повернулся в замке.

Лэмберт вошел следом за Мередитом в комнату Аптона. Ее правильнее было бы назвать святилищем Аптона. Филипп Аптон был ректором Гласкасла в течение тридцати лет. После его смерти, последовавшей в 1870 году, комнату сохранили, почти ничего в ней не меняя. Как и ботанический сад, она была под запретом для всех, кроме сотрудников Гласкасла и их гостей. Лэмберт побывал в ней всего несколько раз, неизменно под внимательным присмотром, но этими посещениями он очень дорожил. Он наслаждался, как во время первого визита, так и во все следующие, ощущением покоя, наполнявшим комнату. Для Лэмберта это было бесшумным эквивалентом возвышающих душу гимнов.

Мередит сел за стол и начал заполнять какие-то бланки. Лэмберт сел напротив него и разрешил себе раствориться в спокойствии этого помещения.

По масштабам Гласкасла комната была маленькой, но с высоким потолком. Даже над книжными шкафами оставалось еще пустое пространство, так что пропадало всякое ощущение ограниченности или тесноты. Вместо этого непрерывные ряды книг на всех стенах создавали в комнате уют. Судя по расположению названий, у Аптона было весьма своеобразное понимание того, какой книге где место, однако наличие закономерности в их расстановке было очевидным.

— А вам и правда не запрещается здесь заниматься? — спросил Лэмберт.

— Конечно нет, если это помогает мне работать лучше. — Мередит продолжал невозмутимо писать. — Сюда могут прийти все, кому это нужно. Вот почему комнату оставили в том виде, в каком она была при Аптоне.

— Просто чтобы люди могли в ней сидеть?

— Садиться не обязательно. А вот думать — непременное условие. Аптон умел думать. Он провел Гласкасл через очень трудные дни. Любому полезно уловить хоть частичку его мышления.

— Вы говорите так, словно он оставил его лежать, как пресс-папье.

И действительно, на письменном столе красовалось пресс-папье — керамическая плитка, украшенная гербом с тремя красными сердцами. Лэмберт рассеянно начал им играть.

— Конечно оставил. Скорее всего, оно впиталось в стены. Любая сильная личность оставляет свое влияние. — Мередит отнял у Лэмберта пресс-папье и бережно положил обратно на стол. — Это был герб Аптона, его знак: три сердца означают три колледжа Гласкасла. Его друзья говорили, что это потому, что у него в три раза больше сердечности, чем у большинства людей.

— Аптон умер больше сорока лет назад. Никакая личность не может быть настолько сильной.

— Но когда он был здесь, он был здесь. В течение тридцати лет. Это еще не рассеялось, поверьте мне.

Мередит снова вернулся к работе.

В комнате царило ощущение, будто Аптон ушел всего секунду назад и в любой момент может вернуться. Лэмберт невольно расслабился на своем стуле с решетчатой спинкой. Каково было учиться в Гласкасле в дни Аптона, пока современные теории не вытеснили безмятежной уверенности прошлого? Легче или труднее было жить в мире без Дарвина и Мальтуса, без научных принципов Войси?

Покой комнаты проникал в сердце. Лэмберт перестал сопротивляться. Тишину нарушало только поскрипывание пера Мередита, и очень легко было позволить всем вопросам и заботам растаять, пока мерк косой луч солнечного света. Кем бы ни был Аптон и чего бы он ни добился, эти сотни книг не могли принадлежать человеку, который боялся вопросов. На это указывали потертые корешки томиков.

Лэмберт сидел с Мередитом, пока сумерки не сгустились настолько, что работать без света стало невозможно. Мередит отложил ручку и сказал: