Хранители веры. О жизни Церкви в советское время
Шрифт:
– Это имело какие-то негативные последствия для вас?
– У меня же были большие планы, я даже сказал бы – честолюбивые. Идея у меня была очень мощная, и чувствовал я в себе силы необъятные: хотелось мне учиться в одном из западных университетов. Причем я выбрал почему-то Гейдельберг [97] . Когда меня, уже позже, везли на операцию в Германии, то сообщили: «Вот Гейдельберг, посмотрите в окошко». А я отвечаю: «Ой-ой, моя любовь!» Мимо МГУ, если я проезжал, то никогда не умилялся. Его ведь заключенные строили – тяжело, а в Гейдельберге хотел учиться. Ой как хотел учиться! Так вот, у меня было желание проскочить все запоры и на законном основании, в командировке, учиться, как это было до революции. Хотел по-настоящему
Жена мне говорит по этому поводу: «Хорошо, что они не пустили. Онемечился бы ты и стал бы и не немец, и не русский. И кому бы ты нужен такой был?» Правильно, что не пустили, говорит, так и надо. У Запада есть свои хорошие качества, но и плохие качества – тоже.
А вербовать пытались всех, я так думаю. Почти всех. Не вербовали тех, у кого такой вот синий огонь в глазах, – «фанатиков». Стеснялись, боялись, когда человек «фанатик». И слава Богу, меня не заставили, хотя я в таких войсках служил, но огня в глазах у меня, видимо, было достаточно. Так я и уцелел.
Но и перемены уже ощущались. Когда я служил в армии, был у нас баптист, отслужил два года, а присягу так и не принял. И полковник за руку с ним здоровался: «Молодец, держись». Вот такое было время – 1970 год – настолько все прогнило в советской идеологии. И инакомыслящих люди стали уважать. Ну, Брежнев уже здоровался с Патриархом за руку в Кремле, во Дворце съездов.
И вот тогда началось движение жен коммунистов, которое выразилось в поминовении покойников на Пасху. Они стали на Пасху ездить на кладбище. Этого раньше не было, в Москве тоже не было. Это приблизительно 1975 год был, тогда, значит, и появился обычай, похожий на культ предков в Римской империи. Мой первый год священнического служения проходил в Зеленограде в 1989 году. А в 1990 году, в Великую Субботу, к нам пришел работник горисполкома и говорит: «Батюшки, я принес вам бумагу, которая показывает, как мы хорошо к Церкви относимся». Я говорю: «Ну, покажите, какая бумага?» «А вот видите, к нам поступило заявление с просьбой устроить дискотеку вечером Великой Субботы под воскресенье, то есть на Пасху. А мы написали… вот видите, пожалуйста, смотрите – в связи с тем, что на Пасху вспоминаются усопшие наши предки, покойники, нельзя устраивать дискотеку на Пасху». Они так и написали черным по белому: «Пасха – день поминовения покойников». Ну, что же это такое? Не мытьем, так катаньем. Христос воскрес, жизнь жительствует, а вы всех на кладбище отправляете. День покойников. Это, что называется, по Фрейду, то есть их миропонимание. Что ты поделаешь? На Пасху главное – покойники!
Ну а потом были служба, восстановление храма, преподавание. То есть что я хотел, то и получил. Я хотел преподавать – преподавал целых пятнадцать лет в Духовной академии и четырнадцать лет в Свято-Тихоновском институте. И научной работой немножко занимался. И как-то вот все было хорошо. А сейчас храм почти восстановили.
– Отец Сергий, можно ли услышать краткий рассказ о вашей матушке, про то, как вы с ней познакомились, про вашу семью?
– Здесь никакого секрета нет. Я просто увидел свою будущую матушку в гостях у учительницы литературы. В Москве к ней многие студенты приходили, она преподавала в Гнесинском училище. Меня сестры привели тоже к учительнице познакомиться, и я в первый раз увидел свою невесту в день, когда она впервые причастилась Святых Христовых Тайн. Так мы тогда и познакомились. И это очень важно – то, что она не из-за влюбленности в меня пошла за христианством, а сама дошла до этого.
А у нее семья была совершенно неверующая. Она внучка профессора Марковникова [98] , известного русского ученого, возглавлявшего химическую лабораторию в МГУ. Там даже где-то висит его портрет, в музее сохранились некоторые его личные вещи. Он был большим специалистом по нефти. Многие его работы так до сих пор и не переведены на русский язык – на немецком написаны.
Она – музыкант, окончила музыкальную школу, потом училище, потом институт по фортепиано и много лет преподавала в Гнесинской музыкальной школе, которую сейчас упразднили (семилетку). И вот это знакомство с ней – мы симпатию друг к другу проявляли, переписывались. По линии матери у нее был предок, который был диаконом с многолетним служением, наверное, это тоже сказалось.
Отец Иоанн (Крестьянкин) говорил, что нужно на человека посмотреть во все времена года – зимой на снегу, весной, когда цветочки расцветают, летом на травке и осенью, когда все опадает. Следует пройти цикл проверки отношений. Тогда проясняется многое о человеке. Даже есть такая практика психологическая. В течение года человек выявляет себя.
И когда отношения окрепли и второй год пошел уже, то мы, конечно, съездили к отцу Иоанну. Он много говорил с ней и благословил на брак. Потом у нас было венчание, мой отец нас повенчал в старом храме, где служил.
Потом мы были бездетные, мучились целых шесть лет, просили у отца Иоанна молитвенной помощи, сами молились, искали причины. Все медицинские показания нормальные были, а детей не было, как мы ни бились, как мы ни страдали. Я видел маленьких детей на улице и переживал, что таких детей никогда у меня не будет.
И вот уже внуки: пять мальчиков и четыре девочки. Это такая радость! Сначала Бог послал дочку. Она, старшая, вышла замуж за будущего священника. Внуки приходят в церковь, надевают стихари и служат, помогают. Отец Серафим (Романцов) [99] в свое время сказал моему отцу (мы же тогда были школьниками): «Держите детей поближе к Церкви. Если они когда-нибудь отойдут от нее, Бог их потом за то, что они служили в раннем детстве, вернет в Церковь». Вот какие интересные слова.
Мы от Церкви не отходили, но, конечно, были всякие трудности, шероховатости. С отцом много спорили. И Владимира Соловьева я очень любил, а отец терпеть не мог. И Флоренского не очень понимал отец, а я люблю очень.
По слову отца Серафима сейчас внуки мои тоже при Церкви. То есть тащить детей нельзя, но и препятствовать им в этом тоже нельзя.
Диакон Сергий Правдолюбов с матушкой Маргаритой и дочкой Анной. 1982 г.
И вот, слава Богу, все живы, здоровы. Моя матушка Маргарита на клиросе поет, управляет хором, уже двадцать два года. В первое время довольно трудно было, отсутствовало отопление в храме, холодно, стены мокрые. А мы пели. Отец Матфей [100] говорил, что не надо петь, если температура ниже одиннадцати градусов, повредите себе и дальше петь не сможете. А мы пели. Все эти два года без отопления пели. И слава Богу, до сих пор поем, теперь уже в тепле. Правда, теперь уже сил стало меньше, как и что будет дальше, не знаю.
Вот такая, можно сказать, замечательная, благодатная помощь от Бога в лице Маргариты, моей матушки, которую Бог послал совершенно как бы из ничего. Просто советская семья – и вдруг верующий человек. Она объездила Русский Север, попутешествовала. И через созерцание древней архитектуры монастырей и храмов, а тогда действующих церквей очень мало было, она увидела за образом первообраз. К чему их строили, для чего строили, она поняла и ощутила. И стала верующим человеком. Она, конечно, много книг читала и читает, и музыкант настоящий, а это – из наследственной культурной среды, которая, слава Богу, много сохранила. Мама ее ушла с работы, когда она родилась, и сидела с ребенком дома. Это очень важно. То есть воспитание она дома получала, а не где-то на стороне. Вот так, видимо, в ней было воспитано тонкое чутье. И вот Бог устроил так, что мы с ней встретились.