Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

Беляев Леонид Андреевич

Отчет о работах вызвал не меньше затруднений, чем полевой сезон. Успенский объявил материалы собственностью РАИК, отказав в них даже автору работ Шмиту.⁶⁸ В ответ Русское археологическое общество отказалось принимать участие в работах 1917 г. Вместо него выступило МАО, поэтому экспедиция 1917 г. имела другой состав. В нее входили теперь Н. Д. Протасов (от Московской Духовной академии), Н. Е. Макаренко и Н. Б. Бакланов. Они продолжили начатое, но в 1918 г. группу пришлось эвакуировать. В советское время о Трапезунде забыли не сразу. Состоявшаяся в 1925 г. «археологическая поездка» М. А. Алпатова и Н. И. Брунова на Восток как бы подвела итог дореволюционных работ. Они посетили Стамбул, отметили разрушения в памятниках Никеи, повторно обмерили храмы Трапезунда. Остается сказать, что вслед за этим Трапезунд на долгие годы стал местом работ нескольких зарубежных экспедиций.⁶⁹

Несмотря на явные успехи в изучении христианских древностей Востока, которые не могла зачеркнуть даже война, ученым России хотелось большего. Казалось,

что активность ее научных учреждений уступает зарубежным; что правительство недостаточно поддерживает их усилия и в целом они не отвечают «геополитической» напряженности момента, высоте встающих перед наукой и страной задач. Очень характерна записка 1911 г. востоковедов В. Н. Бенешевича, Б. А. Тураева и Н. Я. Марра о необходимости создания специального периодического органа для исследований христианского Востока, где они писали: «Изучение христианского Востока является в настоящее время одной из тех задач, над успешным выполнением которых западноевропейская научная мысль трудится особенно интенсивно и планомерно… Образованы богатые общества, не жалеющие средств на археологические раскопки…. на печатание исследований…. открыты кафедры и целые факультеты… основаны издания. Руководящую роль при этом играют интересы не только чисто научные, но и практические: стремление к религиозному, политическому и экономическому преобладанию на Востоке; католическое духовенство чрезвычайно сильно представлено в рядах западноевропейских исследователей христианского Востока. Русская наука стоит в стороне от описанного движения… русские ученые очень далеки от служения практическим целям». (ХВ. 1912).

С позиций сегодняшнего для, при любых упущениях и сложностях, общая картина русских исследований на христианском Востоке в 1880 — 1910-х гг. выглядит резким и крутым подъемом (или даже стремительным взлетом). Другое дело, что перспективу ее развития исказили, как и всю жизнь страны, Мировая война и революция. Прекрасные начинания не получили прямого продолжения. Научный путь и сама жизнь исследователей, с какой бы стороны границы они ни остались, оказались непоправимо разделенными на две половины — до «катастрофы» и после.

4. На переломе

История исследований византийских церковных древностей русскими учеными в послереволюционный период заслуживает специальной работы, пока еще не написанной. Однако все яснее как высокая судьба наследия, оставленного замечательной дореволюционной византинистикой, так и трудности, которые ей пришлось пройти после революции. Если исследования церковных древностей смогли уцелеть и по-своему успешно развиваться в России вопреки всем идеологическим переменам, даже в период отрицания и прямых преследований 1920-30-х гг., то произошло это в первую очередь благодаря источниковедческим основам, которые были выработаны на рубеже XIX–XX вв. Они не были окончательно сформулированы в каких-то специальных методических трудах или учебниках. Но зато они выражались ясно и убедительно в читавшихся курсах, а главное — в конкретных исследованиях, которые в огромном количестве осуществлялись и публиковались с конца 1880-х по начало 1920-х гг. Решающая роль в этом процессе «закладки основ» принадлежала кружку ученых, сложившемуся вокруг основоположника русской (и в значительной степени мировой) школы художественного византиноведения и археологии, Никодима Павловича Кондакова (1844–1925).⁷⁰ Археологических исследований они, правда, почти не вели, ограничиваясь в натурных исследованиях научными путешествиями и работой в музеях. Однако в отношении выработки строгой методики анализа роль их столь велика, что хотя бы о некоторых участниках кружка необходимо сказать несколько слов.

Среди тех, кому не суждено было покинуть Россию, наиболее блестящим из учеников Н. П. Кондакова, по мнению многих (в том числе, например, М. Ростовцева) был Яков Иванович Смирнов (1869–1918). Энциклопедически образованный, в совершенстве владевший материалом античного искусства и археологией христианского Востока, он много путешествовал по Европе, Азии и Северной Африке, откуда привозил как наблюдения, так и полевые материалы.⁷¹ Хотя он считался по преимуществу востоковедом и специалистом по торевтике, но эти вполне почтенные «ярлычки» могут невольно принизить реальное значение его как ученого.⁷ Археология византийских, русских и восточных древностей обязана Я. И. Смирнову упрочением критико-аналитического подхода, «без каких-либо отклонений в сторону «искусствоведения», «социологии» и тому подобных модных течений». (Жебелев, 1928). Хотя все члены кружка ученых, сложившегося вокруг Н. П. Кондакова в Петербурге, с удовольствием называли себя «фактопоклонниками», но наиболее последовательным из них был именно Я. И. Смирнов. Иногда он доводил разделение процедуры анализа артефактов до рекомендаций вообще не знакомиться с письменными источниками, пока не кончено вещеведческое или натурное исследование: «Археолог должен построить свои заключения исключительно на вещественных памятниках, не справляясь в первой стадии своей работы с показаниями истории письменной, так как преждевременное желание согласовать данные вещественные с данными летописными приводит обыкновенно лишь к сугубо ложным заключениям. Как в собственных своих хронологических построениях археологу должно быть крайне осторожным и осмотрительным, так надо ему избегать и слепой веры в новейшие построения историков литературы, критически разбирать которые — дело не его специальности». Ранняя смерть прервала его деятельность в самом расцвете, но острые и жесткие формулировки Я. И.

Смирнова полностью сохраняют и верность, и актуальность.⁷³

Двое коллег Я. И. Смирнова, Д. В. Айналов (1862–1939) и Ф. И. Шмит (см. ниже), смогли, хотя и с массой трудностей, продолжить работу в России.⁷⁴ Именно их деятельность позволила во многом сохранить связь старого искусствоведения с работами советского периода. Д. В. Айналов прекрасно известен в России и на Западе благодаря своей классической работе «Эллинистические основы византийского искусства», однако в целом его наследие недооценивают. Ему принадлежат важные исследовательские и фиксационные работы по мозаикам и фрескам (Софии Киевской, Санта Мария Маджоре в Риме и др.), свод данных по памятникам Херсонеса, многочисленные курсы лекций.⁷⁵ Начатая им серия историко-топографических, архитектурно-археологических и иконографических работ по христианским древностям Палестины играла особо важную (хотя и ограниченную малой доступностью дореволюционных изданий) роль в советский период. Под его влиянием как педагога в 1910-х гг. в Петербурге начиналось формирование собственной «школы Айналова». К сожалению, процесс прервала война и круг распался.⁷⁶

В самом начале советской эпохи, в середине 1920-х гг., исследования истории и культуры Византии были объявлены вредными. Причины были ровно те же, что привели русскую науку XIX века к необходимости усиленного изучения византийского наследия, только с обратным знаком. В глазах вульгарных социологов византиноведение было уже не отраслью науки, а своего рода «идеологическим жупелом», орудием официального православия и самодержавной внешней политики (что, впрочем, было бы неверным полностью отрицать). В программных, статьях замелькали обычные ругательства («разбитое корыто русской византологии»; «пели в унисон великодержавным мечтам панславистского империализма» и т. п.).⁷⁷

Последствия такого подхода, а также общих перемен в стране, нетрудно представить. Советские ученые на многие десятилетия оказались лишены возможности работать в экспедициях за рубежом; были крайне ограничены и стеснены обмен мнениями, дискуссии с иностранными коллегами, работа в музеях и посещение международных выставок.⁷⁸ Вскоре последовали и «организационные выводы». Были закрыты Херсонесская комиссия ГАИМК (1927), «Византийский временник» (1928), отделение византийского искусства в Эрмитаже (1931).⁷⁹ Множились и «личные дела» ученых. (См.: Формозов, 1998). Так, молодой византинист Леонид Антонович Мацулевич (1886–1959) был объявлен «пропагандистом христианства».⁸⁰ Как в 1937 г. В. П. Бузескул писал С. А. Жебелеву, «о Византии и византинистах говорить неудобно… ведь, говоря о Византии, неизбежно упоминать о церкви, церковных спорах и т. д.». (Цит. по: Анфертьева, 1995). Попытки ученых хотя бы внешне «вписаться» в новый и вполне дикий порядок вещей часто способны вызвать слезы сожаления.⁸¹

Из старой плеяды исследователей церковных древностей Византии дольше других смог сохранить возможность деятельности Федор Иванович Шмит. (Афанасьев, 1992; Чистотинова, 1994). Мы уже упоминали о нем как об активном сотруднике РАИК в связи с работами в Константинополе, Болгарии, на Хиосе, в Никее и Трапезунде.⁸² С 1912 г. Шмит, однако, больше занимался памятниками древнерусского искусства на Украине.⁸³ В 1920-х гг. он возглавлял Институт истории искусств в Петербурге, прилагая возможные усилия сначала к его развитию, а затем— к сохранению. В 1928 г. Институт был расформирован и Шмит стал одним из сотрудников ГАИМК. Именно ему принадлежит один из удачных опытов полевого исследования христианской базилики в Крыму, Эски-Керменской. Опубликованный отчет написан в старых традициях, эта маленькая монография — может быть, лучший в послереволюционный период очерк происхождения литургически значимых элементов храма и развития, в связи с ними, раннехристианской архитектуры. (Шмит, 1932; о памятнике см. ниже). Впрочем, и полевая деятельность не могла служить уже сколько-нибудь надежным убежищем от начавшегося в 1931 г. разгрома искусствоведческих институтов. В 1934 г. Шмит был арестован и погиб в 1937 г.⁸⁴

Вплоть до Второй мировой войны древности Византии в СССР лучше было изучать в составе иных разделов истории, менее подозрительных с идеологической точки зрения: например, как часть поздней античности; истории строительства и ремесла; памятников «эпохи переселения народов»; как раздел культуры отдельных этносов и территорий в составе СССР (например, Армении, Грузии, Крыма). Политическая ситуация в известной степени изменилась после 1945 г., особенно со второй половины 1950-х гг. Победа в Великой Отечественной войне и образование «социалистического лагеря» оживили «имперские настроения» СССР, все более видевшего себя наследником Российской империи и продолжателем ее дела (а значит, до известной степени, и наследником Византии). Действительно, довольно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что вся восточная часть земель, на которые распространялось воздействие византийской христианской культуры, начиная от Семиречья, включая Закавказье и север Причерноморья, оказалась в составе СССР. Если учесть тесную связанность с ним Болгарии, а в первые послевоенные годы также Румынии и Югославии; вспомнить о надеждах (пусть и неоправданных) получить прямой выход к водам Средиземного моря, — то можно смело говорить о довольно значительной доле восточнохристианских земель и византийских провинций в составе Советского Союза и «социалистического лагеря».