Христианские древности: Введение в сравнительное изучение

Беляев Леонид Андреевич

5. За пределами Константинополя

Выше мы уделили Константинополю особое внимание, но это не значит, что византийские церковные древности исследовали только в столице империи. Нужно хотя бы вкратце познакомиться с работами в провинциях Византии и на территориях, испытавших ее влияние. Начнем с европейской части. Находясь под владычеством Порты (и частично, в составе Австро-Венгерской империи) сколько-нибудь серьезных работ по христианским памятникам ни южнославянские народы, ни греки организовать не могли. Нельзя сказать, конечно, что в XIX или начале XX в. раннехристианские и средневековые памятники Болгарии, Сербии, Греции не изучали вовсе. Но местных ученых тогда среди исследователей было сравнительно немного, европейские же всегда обращали главное внимание на античные памятники (что, впрочем, позволяло в известной мере исследовать и раннехристианские). К этому были сравнительно толерантны «имперские» правительства,

будь то турецкое исламское или католическое австро-венгерское, опасавшиеся развития «национально-конфессиональных» идей. Изучение средневекового и пост-средневекового церковного наследия оставалось в стороне и было в основном полем деятельности местных школ. В славянских странах они сформировались в значительной мере при поддержке специалистов из России; даже после освобождения молодые независимые государства обратились к средневековому прошлому не сразу — стимулом стала необходимость «самоидентификации», особенно сильная после трагических событий балканских войн 1910-1920-х гг.

Славянские соседи Византии

Русским ученым выпала совершенно особая роль в становлении исследований христианского периода в Болгарии, Македонии и Сербии. (Сумцов, 1914, краткий обзор первых томов ' «Известий на болгарското археологическо дружество»; Покровский, 1931; Въжарова, 1960). Мы уже говорили выше, что следовавшее за Продвижением русской армии на территории Оттоманской империи оживление изучения христианских древностей напоминало аналогичный процесс во французской Северной Африке. Там и тут из векового забвения, из-под наслоений ислама, высвобождались памятники, которые воспринимались как родовое, наследственное достояние наступавших. Но и разница значительна. В Магрибе практически не было населения, родственного французам в культурном, этническом и религиозном отношении, поэтому освоение имело безусловно колонизационный характер (так же как присоединение к России Крыма, большей части Кавказа, Средней Азии), Движение же русской армии по славянским Балканам воспринималось не только и не столько возвращением мифических прав на «культурно-государственное наследие», сколько освобождением родственных народов из-под чужеземного ига.

В Болгарии по-настоящему активная работа началась после освобождения страны русскими войсками в результате войны 1877 г., но за ней стояла уже довольно длительная предыстория. Первую крупную возможность ознакомиться с древностями Болгарии дала кампания 1828—29 гг.⁵⁴ Общее историко-географическое описание Болгарии, составленное И. П. Липранди, включило уже главу «Древности»; «археологическими» можно назвать описания церквей в популярных «Письмах из Болгарии» В. Теплякова (1829); вообще в работах с этого времени обязательно упоминали о руинах христианских храмов. Так что адмирал А. С. Грейг был не совсем прав, утверждая, что «война не наперсница археологии». Впрочем, гораздо большую роль для знакомства с древностями Болгарии сыграл живой интерес к ним, вспыхнувший в русском обществе после войны. Удовлетворить его помогали учившиеся или служившие в России болгары, снабжая коллекционеров экспонатами и собирая сведения о случайных находках и открытиях (среди них была впервые упомянута, например, Боннская церковь). Путешествия для ученых из России по турецким провинциям после войны стали очень затруднительны, но не прекратились. Знаменитая историко-этнографическая поездка Юрия Венелина (1830) и последовавшие за ней работы составили эпоху в пробуждении интереса к национальным древностям, в том числе и в самой Болгарии.⁵⁵

Ситуация резко изменилась после победы в войне 1877-79 гг. С первых недель управления русская администрация чувствовала свою ответственность за сохранение и изучение национальных древностей.⁵⁶ Инициатором работ стал губернатор Софии Петр Владимирович Алабин (1878). В городскую библиотеку решено было собрать обнаруживаемые древности, что позднее позволило сформировать здесь отдел христианских памятников; была заказана съемка фресок Боянской церкви; в Тырново П. В. Алабин «нашел необходимым сделать первый шаг… к воскрешению древнейшей святыни этого старинного города, храма во имя 40 мучеников… обращенного в мечеть при завоевании турками»

(Цит. по: Въжарова, 1960). Особенно интересна инициатива раскопок руин Софийского собора, превращенного турками в склад, с которой Алабин обратился в Археологическую комиссию, указав исходные дан-

ные памятника и приложив материалы первичной фиксации, подробное описание состояния и даже «фотографический рисунок».⁵⁷ Губернатор высоко оценил перспективы, допустив, что «если бы подвергнуть раскопкам внутренность бывшего алтаря, очертания которого обрисовываются сводами фундамента, то могли бы открыться следы глубокой древности. Полагаю, мог бы обнаружиться при этой раскопке пол алтаря, дожет быть, мраморный, или даже мозаичный, престол, жертвенник, обломки образов…» П. В. Алабин

готов был взять на себя общую организацию и наблюдение за исследованиями — но ответ Археологической комиссии оказался чисто формальным (исследования XX в. покажут, что прав был губернатор).

Начало 1880-х гг. обещало очень быстрое развитие в Болгарии национальной археологии; материал поступал из самых неожиданных источников (например, при разборке старых турецких крепостей собрали хорошую коллекцию эпиграфики и скульптуры, сейчас в Эрмитаже), рождались новые проекты: в 1880 г. Географическое общество разработало план комплексной археолого-этнографической экспедиции в Болгарию. К сожалению, позади науки всегда маячит политика. «Нейтральная» тема создания в Болгарии своего Археологического общества обсуждается русским правительством совсем как политический вопрос, по которому завязывается специальная переписка. Вместо дорогостоящих экспедиций планируют организацию «центра влияния русской науки и политики на Балканах» в виде «Русского археологического института» в Болгарии. Легко догадаться, что сложности в русско-болгарских отношениях, возникшие в 1880-х гг. и закончившиеся разрывом, в корне Сменили отношение России к этим проектам. Ни один из них не был реализован, а оформление собственной болгарской научной школы заняло более двух десятилетий.⁵⁸

Важным препятствием к изучению византийской церковной старины в Болгарии была «нелюбовь» к греческому духовенству и постоянные политические конфликты с Грецией. Посещавшие Балканы в конце XIX — нач. XX в. русские ученые (М. М. Сперанский, Ф. И. Шмит и др.) единодушно отмечали связанную с этим недооценку памятников средневекового прошлого. Историк М. Сперанский записал: «Археологическое изучение в Сербии и Болгарии оставляет желать еще весьма многого… Настоящий интерес к своему прошлому у сербов и болгар едва Только пробуждается, причем оба народа интересуются из этого прошлого преимущественно только тем, что стоит в связи с их политическими взглядами и стремлениями, в связи с национальными идеями небольшого народа, наконец, с тем, что так или иначе приятно щекочет самолюбие людей, только недавно почувствовавших себя на свободе и начавших сравнивать себя с другими, старшими в науке народами, стремясь поскорее найти у себя то, чем гордятся иные». (Сперанский, 1898, *5).

I Как показала деятельность РАИК, исследования византийских древностей Болгарии удобнее было организовать из Стамбула; согласно уставу, в круг деятельности константинопольского института входили все территории, когда-либо принадлежавшие Византийской империи, и дирекция стремилась к тому, чтобы связать Софию и Царьград в своего рода единую научную систему. Это было логичным и с политической точки зрения: многим казалось, что возвращение Константинополя в состав православных земель— вопрос ближайшего будущего. Ф. И. Успенский, испытывая особенный интерес именно к Болгарии, один за другим слал туда исследовательские и организационно-научные проекты.⁵⁹

С 1890-х гг. роль русских ученых в изучении византийских древностей Болгарии стремительно возрастает. В очень непростых условиях проводятся первые хорошо оснащенные «археологические путешествия» и большие стационарные раскопки. В 1896 г. Ф. И. Успенский посещает городище Абобу на северо-востоке Болгарии и начинает здесь раскопки (см. ниже). Оказалась невероятно интересной и первая экспедиция в Македонию М. П. Милюкова и Ф. И. Успенского (1898), имевшая целью изучение эпиграфики (на которую раньше уже обращали внимание В. И. Григорович, А. Ф. Гильфердинг, архимандриты Амфилохий (Казанский) и Порфирий (Успенский). Экспедиция, однако, работала в гораздо более широком диапазоне. В ее отчете была сделана попытка не ограничиваться каталогом обследованных памятников (включавшим фрески, церковную утварь, надгробия и т. п.), но дать хотя бы приблизительную историю церковных древностей Македонии (с конца XI по конец XIII в.)⁶⁰ «Изюминкой» среди находок экспедиции стала фиксация одного из самых известных и древних памятников славянской эпиграфики — сохранявшейся тогда in situ надгробной плиты с кириллической надгробной надписью-граффито по брату, матери и, вероятно, отцу царя Самуила и датой (993), открытой в 1888 г. в селе Герман (близ Пресны). В публикации ей был посвящен ряд статей (Успенский, 1899; Флоринский, 1899; Милетич, 1899).

Вскоре вторая македонская экспедиция, организованная Академией наук прямо из России, закрепила этот успех. В 1900 г. Н. П. Кондаков и его коллеги (историк П. Н. Милюков, филолог П. А. Лавров, архитектор П. П. Покрышкин) проходят очень близкий маршрут, осматривают, фиксируют и атрибутируют массу памятников. В заключении к отчету Н. П. Кондаков сформулировал задачи изучения славянских древностей на Балканах как особой ветви византийской археологии.⁶¹ В то же время Ф. И. Успенский, расширяя охват византийских и пост-византийских памятников, совершал археологические осмотры древних городов и отмечал полную бесконтрольность и хаос в работах на церковных объектах, например, Тырнова.