Христианство и атеизм. Дискуссия в письмах
Шрифт:
Христианство универсальное, Христианство для всех есть Христианство воли. Автор напоминает и подчеркивает, что говорит с точки зрения Христианства веры. Христос — Вечный, Божественный Человек, и всякая направленность нашей воли к идеальной человечности есть направленность ко Христу. Конечно, не может быть ничего лучше, когда такое Христианство воли совмещается с Христианством веры. Но бывает и так, что люди, далёкие от исповедания Христианства веры, далёкие от всякой религии, по своим настроениям, оценкам, стремлениям, действиям оказываются явно ближе ко Христу, чем мы, присяжные, крещёные христиане веры. Современный католический теолог Карл Ранер назвал таких людей «анонимными христианами». Тут уместно вспомнить, что писал об этом же ещё в прошлом столетии А. С. Хомяков: «…не Христа ли любит тот, кто любит Правду? Не Его ли ученик, сам того не ведая, тот, чье сердце отверсто для сострадания и любви? Не единственному ли Учителю, явившему в Себе совершенство любви и самоотвержения, подражает тот, кто готов пожертвовать счастьем и жизнью за братьев? Кто признаёт святость
Христиане веры должны по достоинству оценить явление «анонимного» Христианства воли. Всё лучшее в нашей человечности принадлежит Христу — и не может быть никакого другого Первообраза духовной красоты. По слову апостола Павла, «един… Посредник между Богом и человеками, человек Христос Иисус» (к Тимофею 1, гл. 2, ст. 5). Если бы вера в личную Божественность Христа была непременным условием приближения к Богу, то Христос был бы не посредником, а препятствием для совершенно подавляющего большинства людей, которые жили и будут жить на земле. Нет, по слову блаженного Иеронима — «Христос не так беден, чтобы иметь Церковь только в Сардинии». Христос — глава всего человечества доброй воли, а не только нашей церковной провинции крещёных, из которых многие столь наивно думают о себе, что только они спасаются. Нет, принцип спасения — не в вере, самой по себе, а в направлении воли. Апостол Иаков в соборном послании (гл. 2) трижды настойчиво повторяет, что «вера без дела мертва». Протестантские схоласты противопоставляли этому учение апостола Павла, что «человек оправдывается верою, независимо от дел законами» (к Римлянам, гл. 3). Но недоразумение рассеивается, как только мы сообразим, что этот апостол под «делами закона» разумел иудейское обрезание. Совершенно ясно представляется дело в евангельской притче о Страшном суде (Мф. 25). Сын человеческий на решающем, последнем суде не говорит: приидите, наследуйте Царство, потому что вы веровали в Мою Божественность. Нет. Он говорит: приидите, наследуйте Царство, потому что вы были добры ко Мне в лице страждущих братьев Моих меньших. «Ибо голодал Я, и вы дали Мне есть… Болен был, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне». Милосердие, как и всякое иное проявление прекрасной, святой человечности, — вот что фактически, сущностно приближает, приобщает человека к Абсолютному, Вечному Человеку. И это независимо от того, узнал ли человек своего Господа во Христе, в Его историческом явлении на нашей земле. Апостольский образ Церкви — Тело Христово. И вот оказывается, что в теле присутствуют живые клетки, которые не знают своего Главы.
Но было высказано и другое суждение — что только Христианство веры и притом именно наше православное Христианство веры есть всё-таки непременное условие наибольшей близости ко Христу. Это воззрение было представлено в такой графической схеме: круг — это наше православие, а далее располагаются концентрически кольца: католичество, протестантизм, затем иудаизм, мусульманство, потом индуизм и так далее до агностиков и атеистов доброй воли включительно — но на самом удаленном кольце. Схема эта представляется некорректной, ибо приводит к абсурдам. Православный Иван Грозный оказывается в центре — ближе ко Христу, чем святой индуист Ганди. Абсурдный пример из современной жизни явился в истории двух академиков. Один, далекий от всякой религии, на деле показал истинное благородство и нравственное мужество, выступив в защиту страждущих «узников совести». Другой, верующий, православный, не только не присоединился к этой защите, не только промолчал, но подписал клеветническое обвинение против своего одинокого бесстрашного коллеги. Судя по этим примерам, схема оказалась ложной.
В противовес ей в дискуссии возник другой графический образ:
Всечеловеческая Церковь Христова есть Реальность высочайшего порядка, говорить о ней можно только в символах и парадоксах. Такова и эта графическая символизация Церкви. Её центр — Христос, Божественный Человек. Её окружность, граница — направление воли. Эта граница проходит между людьми, и она проходит в душе каждого человека. Злая воля — всегда вне Церкви, только добрая воля — всегда в Церкви, и это независимо от всех наших исповеданий и поверхностных убеждений. Итак, круг — это Христианство воли, Христанство для всех. В заштрихованных секторах — Христианство веры. Здесь особенно благоприятные, благодатные условия приближения ко Христу. Но и в других секторах, в других религиях и без религии осуществляется такая возможность. Эта возможность — Христианство воли… Радиусы секторов проведены условно, без всякого количественного расчета.
Этот графический символ Церкви автор будет иметь в виду при последующих размышлениях.
Показательно и многозначительно, что и в секторах Христианства веры нет формального единства — и разделениям не видно конца. Ибо никогда уже католики не откажутся от принципа папского главенства в мировом христианстве — и никогда не согласятся с этим другие христиане Востока и Запада. И другие вероисповедные различия непримиримы. Кто нас в этом рассудит? В эпоху вселенских (имперских) соборов споры о вере решал собор. Сегодня если бы и собрался всемирный собор (что практически невозможно) — он не принял бы никакого общего решения и все разъехались бы обратно в свои стороны в добросовестном сознании каждый своей правоты.
Рассматривая три сектора Христианства веры, следует прославить великую жизнеспособность католичества. Об этом писал Н. А. Бердяев: «…Католичество не одолеют и впредь, потому что в истории его жили не только грехи человеческие, жила в ней и вселенская Церковь Христова. Католичество остаётся осью западной истории. Всё проходит, всё минует, всё тлеет, одно католичество остаётся. Оно вынесло все испытания: и возрождение, и реформацию, и все еретические и сектантские движения, и все революции. Чувство вселенскости, которое даёт католичество, поражает своей мощью и приводит в трепет даже неверующих. Даже неверующие должны признать, что в этой исключительной силе католичества скрывается какая-то тайна, рационально необъяснимая». Сегодня правда этих слов особенно убедительна. Но при всём нашем общем уважении к католичеству тем более печально сознавать какую-то общую неловкость от догмата о личной безошибочности Папы в делах веры и нравственности. Да, конечно, в воинствующей Римской Церкви должен быть единый главнокомандующий и все должны ему повиноваться. Но зачем было облекать эту практическую насущную правду в столь неправдоподобную догматическую форму?
И мы имеем уже факты новейшей истории, когда Папа так явно для всех ошибается ex cathedra: энциклика Павла VI о запрещении противозачаточных средств, ещё раньше — догмат Пия XII о телесном Вознесении Богоматери.
В порядке примечания надо остановиться на этом новом догмате. «И восшедшего на небеса, и седящего одесную Отца», — эти слова древнего Символа веры в наше время могут быть истолкованы только как образное выражение непостижимой тайны Воскресения. В некоторых древнейших рукописях Евангелий нет Вознесения, все явления Христа Воскресшего заканчиваются подобно явлению в Эммаусе: «И стал невидим для них»… Говорить о натуральном телесном «полёте» Христа «через стратосферу» (есть у нас и такие эксцентрики) — сегодня просто кощунственно. В сущности, мы не знаем, что и думать нам о Вознесении Христа, и, может быть, самое лучшее было бы смотреть на этот праздник как на символическое заключительное торжество Воскресения. И вот в такое-то время преподнёс нам Папа новый догмат о телесном Вознесении Богоматери. А в некоторых кругах католичества проектировалось телесное Вознесение ещё и Иосифа-Обручника. Хорошо, что хоть это не попало в безошибочный новый догмат, — и дай Бог братьям-католикам благополучно выбраться из этих новых трудностей, которые они сами наделали.
Наше Восточное православие сохраняет в неприкосновенности догматическое наследие неразделенной Церкви. Символ веры IV века да постановления соборов V и VII веков против учений о неполной будто бы человечности Христа — вот и все наши догматы. В этой догматической сдержанности — великое преимущество Восточного православия и большие возможности для свободной Христианской мысли. Сохранилось известие, как покойный патриарх Тихон возразил кому-то, обвинявшему покойного профессора М. М. Тареева в протестантизме: «Что ты, что ты — какой же он неправославный? Православие тем и хорошо, что многое может вместить в свое глубокое русло».
Так в основах — в учении веры. Но в том, что касается практики Восточной Церкви, лучше бы по возможности не употреблять термина «православие». Его историческое содержание многозначно, буквально же оно выражает гордость, которая часто не имеет себе оправдания. Часто оказывается так, что наше православие неправославно. Не касаясь фактов и проблем, связанных с совершенно особенными внешними условиями, приходится отметить крупные недостатки нашего церковного Богослужения: закрытый алтарь, поразительное многословие, необъяснимые церемонии, фальшивые титула, торговля у свечного ящика, литургическое унижение женщины и многое другое. «Православием» называют слепое обрядоверие и церковное фарисейство. Автор недавно узнал, что есть дремучие духовники, которые именем «православия» запрещают новым христианам молиться за своих неверующих родных… Некоторые стремятся сделать «русское православие» знаменем ущербного национализма.
Но есть у Восточной Церкви и подлинно драгоценные сокровища прошлого: философия, мистика, аскетика, икона… Да и в церковном Богослужении нашем, при всех недостатках, многие находят качество особенной мистической теплоты. В принципе возможно и у нас литургическое возрождение в свободном, широком разнообразии форм.
Говоря о протестантизме, сразу же надо отметить, что у нас он представлен в своей самой худой, для некоторых прямо-таки отвратительной форме так называемого «баптизма». Принципиально же протестантские идеи личной свободы и постоянного обновления форм принадлежат к самой сущности Христианства. Вероятно, правильна характеристика протестантизма как преимущественно «мужского» Христианства, и не случайна распространенность его в «мужских» северных странах. Существенный изъян протестантизма — отсутствие всякого почитания Божией Матери и святых, запрещение молиться за умерших. Но в свободе протестантизма возможно ведь и возвращение его к этой древней практике Христианства… Однако есть в Западном протестантизме и такие явления, которые должны быть вынесены из сектора Христианской веры. Автор вспоминает встречу со студентом-теологом — да, теологом, который запросто объявил, что не признает за «Иисусом» никакого Божественного достоинства, считает Его «революционером». По-видимому, на Западе подобные взгляды не такая уж редкость. Христос сказал, что всякая хула на Сына Человеческого простится человекам. Но нельзя же называть это Христианством веры.