Христианство на пределе истории
Шрифт:
Если мы считаем, что компьютерная регистрация лишает человека крещального имени, что она нарушает права человека, что она стирает человеческую личность, что она превращает человека лишь в ячейку в памяти компьютера, что она демонична сама по себе независимо от того, какой символикой сопровождается – то все эти аргументы должны сохранять свою силу даже в том случае, если в роли регистраторов выступают православные чиновники.
Если же человек считает, что в руках православного правительства компьютерная регистрация безвредна – такой человек должен вообще отказаться от использования вышеперечисленных аргументов, клеймящих регистрацию как таковую.
Если мы не хотим, чтобы «считали» нас, то мы – по Евангельской заповеди – должны быть готовы к тому, чтобы и самим отдернуть руки от предоставленных в наше
Если же мы полагаем, что в наших руках этот инструмент будет безопасен – значит, мы должны перестать хулить этот инструмент как таковой.
Да, когда государство вмешивалось в дела самой Церкви (не экономические, а вероучительные!), когда понуждало к нарушению православных догм – Церковь всегда сопротивлялась. Но вопрос об ИНН не относится к вопросам вероучительным.
Поэтому и говорит старец Иоанн (Крестьянкин): «Писать прошение о присвоении нам номеров мы не будем, а если их проведут без нашего на то произволения, сопротивляться не будем. Ведь получали мы в свое время паспорта и были все в системе учета государственного, так и ныне. Ничего не изменилось. Кесарево кесарю, а Божие Богу» (письмо от 9 мая 2000 года). Или как говаривал в таких случаях св. Николай Японский – «не от нас зависит, значит не нам и печалиться».[470]
Нигде в церковном предании не значится, что христианин обязан сражаться за свою личную политическую и экономическую свободу. «Аще и можеши свободен быти, больше поработи себе» (1 Кор.7, 21).
Наши предки, которые понуждались идти в крепостную кабалу – при этом не митинговали и не протестовали… Согрешили ли они тем, что не боролись за свою свободу? Церковные же власти той поры в качестве грешников рассматривали именно протестующих.
Эта церковная позиция была столь очевидна, что вызывала страстный протест – например, у Герцена: «Ну а что сделала, в продолжение этого времени всех скорбящая, сердобольная заступница наша, новообрядческая церковь наша со своими иерархи? С невозмущаемым покоем ела она свою семгу, грузди, визигу; она выказала каменное равнодушие к народному делу, то возмутительное, преступное бездушие, с которым она два века смотрела из-под клобуков своих, перебирая четки, на злодейства помещиков, на насилия, на прелюбодеяния их, на их убийства… не найдя в пустой душе своей ни одного негодования, ни одного слова проклятья! Что у вас общего с народом? Да что у вас общего с людьми вообще? Вы не на шутку ангельского чина, в вас нет ничего человеческого»[471].
Св. Игнатий Брянчанинов и за два года до отмены крепостного права в России считал своим пастырыским долгом апологию рабства: «рабство, как крепостная зависимость крестьян от помещиков, вполне законно и, как богоучрежденное, должно быть всегда, хотя в различных формах»[472].
Когда в журнале Казанской Духовной Академии «Православный собеседник» появилась статья в защиту гражданской, личной свободы крестьян – учениками св. Игнатия Брянчанинова это было расценено как «учение новое, неслыханное в Православной Церкви»[473], поскольку, по слову св. Игнатия – «Слово Божие и Церковь – как Вселенская, так и Российская – в лице святых отцов, никогда и ничего не говорили об уничтожении гражданского рабства»[474]. Сам св. Игнатий счел необходимым написать ответную статью, дабы «изложено было точное учение Православной Церкви о рабстве и рабовладении»[475]. «Не твое дело, что господин твой бесчеловечен, ему за это судит Бог. Ты неси свой крест, данный тебе Богом ради твоего спасения. Неси безропотно, благодаря и славословя Бога с креста твоего»[476]… Герцен в этой связи писал о «диком и уродливом ответе во Христе сапера» (намекая на бытность св. Игнатия саперным инженером)[477].
Для определения традиционного церковного отношения к проблеме личной гражданской свободы показательно письмо Н. Мотовилова Императору Александру II: «По особому, великого старца Серафима священнотайному извещению, данному мне в 1 день апреля 1965 года, Господу и Божией Матери неугодны обиды Линколна и североамериканцев Южных Штатов рабовладельцев. А потому на образе Божией Матери Радость всех Радостей, имевшей по тому повелению его, батюшки отца Серафима, послаться президенту Южных, а именно рабовладельческих Штатов, велено было скрепить подписью: „На всепогибель Линкольна“»[478]. Я бы поостерегся доверять подлинности всех видений и рассказов Мотовилова – но сам факт его симпатий в американской гражданской войне есть факт нашей церковной истории[479].
Так что не стоит путать интеллигентские добродетели «шестидесятников» с системой церковных ценностей.
Конечно, из того факта, что Церковь в былые века не возвышала свой голос для защиты гражданских свобод[480], не следует, что ей и сегодня не следует этого делать. Корабль, на котором всегда, при любом ветре ставят одни и те же паруса, рискует не достичь гавани. Но во всяком случае нельзя же не замечать, что нынешние протестные кличи – как бы они ни были нужны – все же не вырастают из церковной истории. Из этой их «новизны» не следует, что мы должны обвинить всех протестующих в модернизме и еретичестве. Но сами «протестанты» должны сделать вывод из сопоставления своих действий с основным стилем церковной жизни былых веков. Вывод этот в том, что сами протестующие должны понять позицию тех священников и мирян, которые не торопятся вместе с ними митинговать и подписывать письма протеста. Так нас воспитала наша тысячелетняя церковная история… Модернист же должен осознавать, в чем состоит его модернизм и – если он предлагает новизну на благо Церкви и в согласии с духом ее жизни – должен с десятикратной прочностью изложить свои доводы.
Порой нам лишь кажется, что в церковной жизни ничего не изменилось – в то время как разлом уже есть. Один из этих переломов – радикальное изменение отношений христиан к власти.
В течение предыдущих столетий христианские проповедники считали твердую государственную власть заслоном от хаоса. И именно с хаосом ассоциировался антихрист. Хаоса, наплыва варваров христиане боялись даже больше, чем гонений со стороны языческой империи. Практически вся святоотеческая традиция говорит о том, что антихрист воцарится на руинах миропорядка. Крепкая Римская империя, государственная власть, исполняющая закон (пусть даже не собственно церковный), рассматривалась как начало, «удерживающее» от прихода антихриста, в котором видели дитя хаоса. И потому в течение многих столетий христиане более всего боялись распада, дезинтеграции…[481]
Сегодня же царство антихриста ассоциируется в церковном сознании скорее с жестко-тоталитарной государственностью. Не анархия, не беспорядок, а «новый мировой порядок» страшит современных христиан: «на вооружении современных мироправителей высокоэффективная, как они считают, концепция управляемого хаоса. Ее суть в создании единого, высокоорганизованного координирующего центра, жестко контролирующего протекание основных процессов всеземного хозяйства, которое находясь в процессе непрерывного становления, формируется как результат беспощадной – до физического уничтожения – конкуренции между обезличенными, хаотически перемещающимися, „свободными“ индивидами»[482]; «Тотальный экономический контроль подготовит пришествие царства антихриста, свидетельствуют тексты Апокалипсиса»[483]… Вообще-то «тексты Апокалипсиса» свидетельствуют ровно об обратном: сначала появится антихрист, а затем он с помощью своего помощника-пророка установит «жесткий экономический контроль». Обилие такого рода модернистских передержек в современных иннэнистских проповедях сильно мешает христианину-традиционалисту встать в ряды «сепаратистов», бунтующих против «глобализма».
В течение пятнадцати веков – от римского императора Константина Великого до российского императора Николая Второго – Церковь была рядом с властью. Церковь скорее поддерживала все государственные меры, направленные на укрепление «управляемости» общества. Все те изобретения, с помощью которых государство рассчитывало обеспечить более полный контроль над жизнью граждан, Церковь рассматривала как средство расширения своего влияния и потому одобряла. Власть хотя бы номинально была православной и поэтому церковные иерархи надеялись, что создание новых форм контроля за жизнью людей (будь то перепись или паспортизация) поможет отслеживать еретиков… На все нововведения Церковь смотрела как бы глазами государства. Глазами гонителей.