Христофор Колумб
Шрифт:
Кортес дождался самой темной части ночи, – поскольку могло стемнеть в Теночтитлане с его сотнями пылающих алтарей, – прежде чем начал свое отступление с артиллерией, конницей, обозом и всем войском, выделив целый отряд для переноса бревенчатого моста, сколоченного втихомолку по его приказу, чтобы перекидывать через каналы между плотинами.
Канал между плотиной и материком оказался роковым – здесь произошел бой, в котором испанцы понесли огромные потери. В тылу горящий город; по пятам наступают мексиканцы – и по плотинам и в челнах; они слишком быстро заметили отступление и зажгли все, что только было горючего в городе, чтобы хорошенько осветить врагам обратный путь. Они гонятся за испанцами с воем и криками, с острыми копьями, с градом осколков обсидиана; испанцам волей– неволей приходится остановиться
Ужасная ночь. Части беглецов удалось перебраться, как вдруг мост обрушился, люди попадали в воду, смешались в общую кашу, дрались, утопали, убивали друг друга; канал запрудило пушками и тонущим обозом, так что задним рядам войска удалось перебраться по этой запруде на другую сторону; самым последним в арьергарде был Альварадо; он перепрыгнул с берега на берег; вещь невозможная, как утверждает Берналь Диас, но весь свет утверждает и посейчас, что он сделал это, – перепрыгнул!..
Да, на илистом дне озера остались все прекрасные пушки испанцев и большая часть золота Кортеса в ящиках и тюках. Ужасное несчастье! Все эти чудесные солнца и луны из червонного золота, огромные как колеса; все слитки, которых хватило бы на постройку целого домика, – столько было расплавлено Кортесом сокровищ искусства Теночтитлана, – все драгоценные камни на баснословную сумму. Лишь грустные песни Испании в состоянии были выразить все горе, вызванное подобными потерями. Да, завоеватели лишились всего. Но один продолговатый ларец из обоза был спасен; его нельзя было не спасти; Кортес доверил его своим лучшим носильщикам и приказал охранять лучшим бойцам; в нем была спрятана Малина, завернутая, словно хрупкая драгоценность, в мягкие перья – сами по себе представлявшие целое состояние! Надо думать, ей снились жаркие сны во время этого переноса!
Малина пережила эту горестную ночь. Всех остальных своих невольников и невольниц испанцы лишились; дети Монтесумы, следовавшие в обозе, были убиты. Лошади почти все погибли, уцелело десятка два. Диас проливает слезу в память рыжей кобылы Альварадо, которая, по-видимому, стоила того. Рассказывают еще об одной уцелевшей женщине, единственной уроженке Кастилии, проведшей весь поход, если верить Диасу. Звали ее Мария д'Эсперадо. Это была замечательная женщина: дралась мечом не хуже солдата при отступлении через плотины и спасла-таки свою жизнь. Вот так женщина! Проследите мысленно ее судьбу!
700 испанцев погибли в ту ночь; кто утонул, кто был убит; некоторые попали в плен; имена их канули в вечность, а ведь каждого из них пестовала когда-то мать, каждый был младенцем в пеленках; потом из него вырос солдат, который отправился бродить по белу свету, а теперь кончил здесь свой век —
как подкошенная былинка. Но много пало в ту ночь и грандов, и кабальеро [45] , лучших друзей и сподвижников Кортеса, незаменимых и незабвенных!
А принесенные в жертву!.. Злосчастные неудачники, попавшие живьем в руки ацтеков, зарезанные ими во славу богов! Белые люди, испанцы! Ах, глаза их отразили величайший ужас, когда и кем-либо виденный на земле, ужас кровавой ночи Теночтитлана; они пережили его с широко открытыми глазами, в полном сознании отправились прямо в ад!..
45
Кавалер, испанский дворянин.
С плотины было видно, как их вели, голых, по всем террасам, на самый верх, при ярком свете пылающих алтарей, горящих домов, огненных вспышек и бороздящих небо молний далекого Попокатепетля. Приговоренных к смерти белых заставили идти по крутой священной стезе мексиканцев, символизировавшей их странствие, как народа, – от тропиков вверх, по лестнице климатических поясов, на кровлю мира, в разреженный воздух. Пленных, связанных вместе, как овец, погоняли хлыстами и палками. С плотины и с противоположного берега озера видны были их белые тела, сверкавшие между черными и красными дьяволами, – жрецы были в красных облачениях, – в туниках мясников, с развевающимися волосами… Молодые белокожие сыны Испании с «голубой» аристократической кровью, просвечивавшей в сети нежных жилок на висках и под нежно-розовой кожей лица, наследием прекрасных матерей, плоть от их плоти, шли на убой… И, когда они добрались до верху, их еще заставили плясать перед алтарем из ясписа, перед жертвенником Вицлипуцли, который сам отсутствовал, но был представлен своими жрецами.
Жрецы Вицлипуцли стоят на вершине пирамиды, словно рея в воздухе; ночь и пламя под ними, ночь и пламя над ними; красный глаз вулкана горит над миром, а вокруг несчастных ликует рой палачей в кровавых одеяниях, словно грифы с грязными повисшими крыльями; их волосы склеились от крови, длинные когти загибаются; большинство безухие, клекчут как птицы и звякают обсидиановыми ножами. Звон котлов, вилок и больших черпаков в преддверии храма, визг флейт, скрежет рогов антилопы, барабанный бой!
Большой погребальный барабан! Нынешней ночью он гремит с вершины храма Вицлипуцли, барабан судного дня; перепонка его из кожи удава; глухой рокот его разносится по всей стране, слышен на много миль кругом, словно медленное биение пульса этой ужасной ночи: бум! бум! И на звуки змеиного барабана выходят из дверей домов, внизу в городе, женщины, единственные оставшиеся дома в эту ночь борьбы, и смазывают кровью губы изображенных на стенах домов тотемов-змей, древнейших символов мексиканцев.
Под грохот этого замогильного барабанного боя приговоренные испанцы идут на смерть. И в глазах их отражаются все картины смерти: лобные места перед храмом, озаренные огнями кучи костей, искусственные холмы из черепов, высохшие, как у мумий, головы, насаженные на колья, бездна, словно вся вымощенная поднятыми кверху, осклабившимися лицами, голыми трупами людскими… Поистине сущий ад!..
Молодой испанский отпрыск… Вот они коснулись его, приближают к нему свои вонючие потные тела; вот сломили его гордую осанку, заставляют принять унизительную позу; вот вспарывают ему грудь… Ну, это просто лишь больно… Но вот они хватают его за сердце, за сердце!.. Бум! Бум!
А когда в ушах у него зашумело, глаза заволокло предсмертным туманом, последнее сознание стало отлетать от него, и он начал погружаться в блаженную тьму,—пускай теперь гремят барабаны, пусть совершится все остальное, ад так ад, пусть себе хлопочут и полощат чаны в жреческих кухнях, пусть клекчут грифы в священных клетках, где огромные птицы словно прячут себе под крыло мрак и зарево пожара; пусть ворчат и фыркают хищники в зверинце, где ходят, крадучись, и выгибают спины пума и ягуар, зорко сторожа желтыми глазами, что принесут им вонючие сторожа; пусть прыгают и валяются по дну рва оцелоты, с змеиногибким телом и змеинопятнистой шкурой, такие же бесшумные, как змеи, с узкой продольной щелью зрачка в глазах.
Пляск, пляск… это внутренности шлепнулись в рев с гремучими змеями – доля серых смертоносных пресмыкающихся; блуждающий по дну рва отсвет зарева, бросаемого на небо Попокатепетлем, слабо озаряет ползающих и копошащихся там жирных гадов, едва отличимых от серой земли; они выползают из всех щелей и углов, высовывая сухие языки, смакуя запах, двигая челюстями и маленькими, словно опаленными глазками, тихо потрескивая в потемках кастаньетами хвоста… Бум! Бум!..
Кортес с противоположного берега озера слушал этот непрерывный грохот погребального барабана, видел совершавшиеся в городе ужасы, узнавал издали своих друзей… Много голов было сброшено за ночь к его ногам обезумевшими ацтеками, голов его соратников, которые на его глазах прошли весь страшный путь и обрели в конце его страшную смерть… Кортес плакал скупыми, беспомощными детскими слезами, и горло его судорожно сжималось; он переживал со своими товарищами и братьями их нечеловеческие муки.
Кто-то прильнул к его плечу головой, потерся об него ушком; это Малина хочет утешить его, заменить ему все потери; но Кортес смахивает ее с себя, словно порошинку, попавшую в его слезу; она не может утешить его.
Нет, его могло утешить лишь одно, как это показало время, то, в чем он поклялся себе, грозя кулаком по направлению к пылающим храмам Теночтитлана. Он поклялся, что сровняет их с землей, а все эти подлые палачи будут гнить в земле!.. Надо ли удивляться его клятве?
И он сдержал свою клятву. Восстание, смертоубийства, заклание людей выгнали его из Мексики; он вернулся и принес ей все ужасы осады и голодную смерть.