Хромой странник
Шрифт:
– Ну, это ты небылицы какие-то рассказываешь, мил человек. Как же так – и топорами били, и цепами били, и вилами кололи, а убить не могли?!
– Ну, вот эти, мордва, – приказчик указал рукой на побитых, увязанных налетчиков, – ведь тоже и с сабельками да кольями на тебя шли да не убили. Это шестеро-то супротив одного!
– Им просто чертовски повезло, что оружия я не ношу. Не то по кускам бы сейчас с дороги их сгребали.
– Вот еще, стал бы я об эту погань мараться!
– Ладно, приказчик, что стоять мерзнуть, может, уж пора в путь?
Как бы вдруг вспомнив, что действительно был прерван на важном деле, Ефрем стал бегать вокруг саней, собирая разбросанные по снегу пожитки. Бегал, причитал, то и дело сплевывал, злобно глядя на плененных. Наконец собрал
Из-под сена, наваленного на дровнях, Ефрем вытащил седло, другую сбрую и стал запрягать лошадь.
– Ты что же, мил человек, сани с поклажей решил бросить?
– Да что ты! Как же я свое добро брошу?! Сани вон мордва поволочет, я верхом, а ты тюки подомни да устраивайся поудобней. – Нахмурив брови, приказчик погрозил плетью пленникам и громко рявкнул: – А кто не захочет вшестером сани везти, те впятером потащат!
Подтянув подпруги, Ефрем опять выклянчил у меня бутылку, но в этот раз не налегал, сделал всего пару глотков. Осмотревшись по сторонам, разрезал веревки пленников и, кряхтя, взгромоздился на лошадь. Я лишь запахнул полы балахона и с удовольствием растянулся на вещах купца, нагретых ярким солнцем.
Шестеро плененных с трудом, но все же потащили в гору тяжелые дровни. Ефрем гарцевал рядом с ними, то и дело погоняя плетью. Ясно, что ни один из них не посмеет сбежать. Далеко по рыхлому и глубокому снегу не ускачешь, хоть вприпрыжку, хоть галопом. Они и по дороге-то плелись еле-еле. Не знаю, почему, но я совершенно не испытывал жалости к этим людям. Я даже не думал о том, какие причины заставили их выйти на большую дорогу. Нужда, голод, просто человеческая жадность. Точно так же я не понимал, зачем Петр занимался тем же лихим промыслом. На любого грабителя рано или поздно находится управа. Петр заплатил жизнью за свои грехи. Что будет с этими шестью мордовцами – неизвестно. Я только понаслышке знал местные законы, да и те в общих чертах зависели только от сиюминутного настроения князя. Если выяснится, что эти люди чьи-то холопы, невольники, дворовые, то и ответственность нести будет их хозяин. Если же окажется, что они вольные, то вся их вольница уже закончилась. И это в лучшем случае. Однако, как я успел узнать из разговоров, смертная казнь за провинности здесь не культивировалась. Это немного не сходилось с теми представлениями о средних веках, что я имел прежде, но в целом выглядело все вполне логично. Зачем убивать человека, даже преступника, если можно его использовать? В крепости полным-полно грязной и даже опасной работы, на которую не всякий вольный соглашается.
Действительно, слой так называемых городских жителей здесь только формируется. Нет еще того четкого разделения труда – этот хлеб выращивает, а этот ремеслом живет. Насколько я смог понять, город строился от центральной власти, то есть от княжеского дома. Собственно, это сам князь с семьей и родственниками. Охрана, прислуга, невольники не в счет. Следом бояре, приближенные к князю люди, сами имеющие и собственные деревни, и каких-то ремесленников в городе, возможно, что даже торговые точки, склады, погреба, наряду с княжескими запасами. Вот вокруг этой властной ячейки и формировалась вся крепость. Нет еще касты профессиональных военных, искусство которых бы передавалось из поколения в поколение. Нет класса городских жителей, с корнями вырванных из деревенской жизни. Теснота крепостных стен ограничивает жизненное пространство, лишает возможности жить натуральным хозяйством. Выходит, что требуется искать дохода в других видах деятельности: чиновники, военные, ремесленники, строители, обслуга, складские служащие,
Вот Ефрем, к примеру, приказчик купца из Коломны. Стало быть, сам купец уже настолько богат и занят другими делами, что может позволить себе приказчика, который будет улаживать дела хозяина. Возможно, он состоит с самим купцом в каких-то родственных отношениях, но не это главное. Ефрем уже не просто смерд или ремесленник, он стал человеком, оторванным от любого производства. Он не создает материальных ценностей, он следит за распределением, хранением, сбытом тех ценностей, что производятся другими. Следовательно, имеет влияние на формирование цен на рынке, если можно так выразиться. А это власть. Пусть небольшая, но все же власть.
Низшим звеном в этой иерархической цепочке становятся простые крестьяне – целые общины или отдельно стоящие хутора, не имеет значения. Земледельцы или животноводы, рыбаки или охотники, те, кто кормят всех прочих. С них просто берут налог за пользование княжеской землей, охотничьими угодьями, не оставляя права выбора.
Шестерым разбойникам, простым налетчикам, куда проще обирать людей на дороге, нежели честно зарабатывать себе на жизнь: пахать, сеять, разводить скот. Даже охотятся они не на дичь, а на людей. Да, так проще! Рискованней, но проще!
Не знаю, что их ждет в крепости, думаю, что свое наказание они получат, и мне их не жалко. Ни в своих действиях, ни в праведном гневе купеческого приказчика Ефрема я ни на секунду не сомневаюсь. Так и должно быть. Это правильно. За преступление должно быть наказание. Каторжные работы, штраф, тюремный срок – это уж как решит суд, и не важно, кем он представлен, двенадцатью присяжными или князем: и прокурором, и адвокатом, и судьей в одном лице.
5
К воротам крепости пленники тащили сани, уже чуть ли не падая от усталости. Не то, что бежать не могли, шли с трудом, спотыкаясь на ровном месте. Меня к тому моменту разморило на солнышке, бессонная ночь давала о себе знать. Я пожалел изрядно потрепанных мной душегубов, встал с дровен и не спеша пошел следом. Тем более что, находясь без движения, стал подмерзать, и морозный солнечный день уже не радовал. Ефрем был увлечен тем, что ехал верхом вслед за санями запряженными пленниками и на всю улицу горланил о том, как распоясались нынче непокорные мордовские племена! Сыпал проклятиями на них, грешных язычников. О моем существовании он как бы забыл, чем я и поспешил воспользоваться. Оставаться незамеченным в городе было совершенно невозможно, так что я даже и не пытался слиться с толпой, над которой возвышался чуть ли не на две головы.
Приказчик спешился возле неприметного на первый взгляд дома и постучал в ворота. Утомленные долгой и трудной дорогой, пленники сели возле оглоблей, брошенных наземь, под бдительным присмотром настороженных горожан. Из ворот вышел крепкий, рослый мужик – по местным меркам просто амбал – в одной рубашке да холщовых штанах. На переносице и правой скуле у мужика был заметный уродливый шрам, рыжая борода заплетена тремя широкими косами, волосы подвязаны плетеной кожаной лентой. Ефрем обменялся парой фраз с этим угрюмым типом и только указал плетью на пленников. Рот рыжего мужика растянулся в довольной улыбке и он, уперев руки в бока, стал разглядывать притихших налетчиков. Приказчик тем временем продолжал свой рассказ, указывая то на меня, то на свой лоб с заметной шишкой и ссадиной. Прищурившись от удовольствия, рыжебородый только одобрительно качал головой. С прилегающих улиц и дворов собирались люди. Любопытные толпились у ворот, в которые постучал Ефрем. Из тихих перешептываний зевак я понял, что это был дом княжеского воеводы Никифора. Из двора воеводы вышли еще двое дюжих молодцов, таких же рыжих, как и он сам, что не оставляло сомнений в их родстве, и стали развязывать плененных мордовцев, уводя по одному.